Ту скалу теперь в народе

Величают «тещей Иру»[67].

Кто впервые едет в город,

Должен чтить обряд старинный —

Поклониться «теще Иру».

Должен праздничную шляпу

На нее надеть с поклоном.

Пусть в том каменном осколке

Не найдется жизни зримой

И приметного движенья, —

Все ж от тех, кто нас постарше,

Побогаче разуменьем,

К нам дошли живые слухи,

Сокровенные сказанья:

Будто в пазухе кремневой

Мощь глубокая таится,

Чудодейственная сила.

Если каменную «тещу»

Ночью кто столкнет с пригорка,

Поутру на том же месте,

Линду он найдет стоящей

Там, где некогда стояла.

Потому и ты, сыночек,

Будь приветлив с «тещей Иру».

Как завидишь дочь тетерки,

На нее надень ты шляпу,

Обними ее за шею:

Перед ней не провинишься,

И прохожий не осудит.

Три охотника могучих

Шли да шли тропой забавы,

По веселым тем дорожкам, —

То бегом широким логом,

То ползком через кустарник,

То вприпрыжку по болотам.

Видят вдруг — четыре леса

Стройно встали перед ними.

Первый — ельник златохвойный,

А второй — дубняк столетний,

Третий — ласковый березник,

А четвертый был ольховник.

Что за лес золотохвойный?

То был княжий заповедник.

Что за лес дубняк столетний?

Был он вещим лесом Таары.

Ну, а ласковый березник?

То был лес носящих бусы.

Что за лес ольхи плакучей?

То был лес детей печали,

Лес — прибежище скорбящих.

Старший Калевов сыночек

Выбрал ельник златохвойный.

Сел, как в княжеских палатах,

Под крылом высокой ели.

Там пустил он песню в небо.

Так взвилась она могуче,

Что листвой покрылись ветки,

Окунулись в блеск зеленый

Так, что иглы грубой хвои

Мягким шелком обернулись.

Пел он так, что шишки елок

Заалели под зарею,

Дуб оделся желудями,

И сережками береза,

И ветла блестящим пухом.

Расцвели кругом деревья,

В солнечных лучах красуясь,

Под луной благоухая.

Пел он так, что лес качался,

Звоном полнились просторы,

Стлался отзвук по долинам, —

Княжьи дочки в дальней Кунгле[68]

Песню слушали, грустили.

Средний Калевов сыночек

Выбрал девичий березник,

Сел под пологом плакучим.

Там пустил он песню в небо.

Так взвилась она высоко,

Так могуче раскатилась,

Что цветы зажглись повсюду,

Почки брызнули огнями,

Появился хлеб на нивах,

Яблоки — на ветках яблонь,

На орешниках — орехи,

Вишенье — в садах вишневых,

Земляника — на лужайках,

Голубика — на болоте,

На краю болот — брусника,

На торфянике — морошка,

Гроздья ягод — на рябине.

Пел он так, что лес качался,

Звоном полнились просторы,

Гнулся и трещал кустарник,

Стлался отзвук по долинам, —

Златокудрые русалки

Песню слушали, вздыхая.

Младший Калевов сыночек,

Выбрал Таары лес дубовый,

Сел он в дедовских палатах,

Под ветвистым вещим дубом.

Так пустил он песню в небо,

Так взвилась она высоко,

Так широко раскатилась,

Раскружилась так могуче,

Что на зов слетелись птицы.

Курочки — в седой ольховник,

Петушки — в зеленый ельник,

Птицы умные — в березник,

Вещие — в дубняк столетний.

Песней он своей заставил

Куковать в ветвях кукушек,

Горлиц — ворковать под кровлей.

Он дроздов скликал в кустарник,

Трясогузок — в буреломы,

Жаворонков — на просторы,

Ласточек — поближе к солнцу,

Лебедей — к речным затонам,

Уток — к камышам прибрежным,

К заводям — гусей крикливых.

Соловья он песней вызвал

Ликовать в ночи и плакать,

Чаровать в часы заката,

Убаюкивать на зорях.

Пел он так, что ширь морская

Закипела, взволновалась,

Скалы грянули отгулом.

Бушевала чаща леса,

Небосвод высокий слушал,

Кручи горные качались,

Тучи с треском разрывались.

Дочь единственная Халдьи[69],

Легкие лесные девы,

Златокудрые русалки,

Песню слушали, вздыхая:

«Если б с нами был поющий!

Если б рос он вместе с нами!»

Солнце за лес западало,

Ветерок едва струился,

Пряжу вечера колыша, —

Видно, гаснет день веселый

И конец настал забавам.

Видно, срок пришел и братьям

Возвращаться в дом отцовский.

Младший брат Калевипоэг

Нес охотничью добычу,

Но спина его не гнулась,

Не натруживались плечи.

Три охотника спешили

Через дол широкий к дому,

Быстрым шагом приближались.

Зорко вдаль глядели братья,

Чтобы дым жилья приметить.

Только — нет, не видно дыма,

Над котлом с едой не вьется

Тонкой струйкой пар душистый.

Три охотника спешили

По песчаному раздолью,

Все быстрей шагали к дому.

Пристально смотрели братья:

Где же дым жилья родного,

Очага дымок священный?

Только — нет, не видно дыма,

Над котлом с едой не вьется

Тонкой струйкой пар душистый.

Быстро дошагав до дома,

Братья кинулись в ворота,

Миновали двор широкий,

Дверь проворно распахнули,

На порог родной ступили…

Увидав очаг потухший

И раскрошенные угли,

Братья поняли: в жилище

Нет их матери любимой,

Что огонь их сторожила,

Очагом повелевала.

Младший брат тогда промолвил:

— В сторону уходит речка,

В темный лес бегут дороги.

Вижу, дело тут нечисто:

Все распахнуты ворота,

Настежь горница раскрыта.

Знать, стряслась беда большая,

Злое горе приключилось… —

Сыновья продули глотки,

Голоса их — словно буря.

В тишину вечеровую

Полетели их призывы:

— Где ты, матушка? Откликнись!

Отзовись нам,