Сильные духовные болезни, и особенно застарелые, по выражению отцов, врачуются сильными средствами. Мудрено ли, что ревнители духовной чистоты и после многих усилий в борьбе со страстями были оскорбляемы в совести возникающими из глубины сердца приражениями греха и чувством боли и страданиями отвлекали от них свое сознание. Тем более это уместно в начале огненной борьбы разгоревшегося духа с застарелым греховным навыком, так как по званию благодати выходили на это поприще сильные души из всякой глубины нравственного растления. Только тот, кто не принимался за борьбу с застарелыми греховными навыками, не знает, чего борьба эта стоит. Далее подвижники, по учению апостола Павла, переносили свою борьбу со злом из области плоти и крови в невидимую область самих виновников греха — духов злобы: кто же может объяснить, на какие хитрости и нападения невидимых врагов они отвечали своими подвигами, видимыми только с внешней стороны? Наконец, если для них действием благодати, хотя вдали, хотя по временам, открывался светлый горизонт вечной и блаженной жизни, могли ли они не усиливать своих подвигов, чтобы приблизиться духом к вожделенной цели. Впрочем, святой апостол Павел в этих случаях полагает предел нашей пытливости одним замечанием: «Духовный судит о всем, а о нем судить никто не может» (1 Кор. XI, 15).

Высшие аскетические подвиги — дело свободных избранников; но аскетизм, как нравственное начало доступен, как мы сказали, для всех, и самой Церковью в ее учении и учреждениях с великой мудростью предлагается каждому православному христианину в меру его сил и духовного возраста. Прививаемый к жизни христиан, живущих в обществе, он скоро обнаруживает не только на духовную жизнь, но и на жизнь общественную и народную благотворнейшее влияние, которого не имеет и которому может только вредить безусловное последование природе.

Прежде всего аскетизм дает свободу духу для высших упражнений посредством постепенного отречения от лишних телесных привычек и чувственных наслаждений. Наша чувственность требовательна. Она именно становится господином духа, если дух не господствует над ней. Она, во-первых, отнимает у него время до такой степени, что он, как крепостной раб безчеловечного господина, не найдет свободного часа, чтобы поработать на себя, для своего собственного развития. Он удлиняет сон, одеванье, убиранье, завтраки, обеды; учащает выезды и приемы, умножает до безконечности развлечения и наслаждения вкуса, зрения, слуха; изобретает разные игры и забавы, продолжающиеся многие часы дня, а иногда и целые ночи. «Некогда!» — вот ответ, который достается на долю духа от человека, порабощенного чувственностью, когда голос религии или совести призывает его к размышлению о себе, к молитве или другим духовным упражнениям. Не сдерживаемая чувственность присвояет себе все силы духа и тела и поедает весь труд их. Богатые озабочены поддержанием своей внешней жизни в том высоком строе и изысканном порядке, какие установила современная роскошь, а бедные — добыванием средств на удовлетворение потребностей, год от году умножающихся. Многое, о чем не имели понятия отцы наши, ныне обращено в потребность. Удобства жизни умножаются, а бедный человек должен убиваться в неусыпном труде, чтоб иметь эти удобства. Так явился способ умирать от изнурения, гоняясь за удобствами жизни. Чувственность самому духовному или душевному труду сообщает особенный, земной, плотский характер. В наше время наука порабощена интересам чувственности. Философия работает, чтоб оправдать и представить законными ее излишние притязания; естествознание — чтобы дать ей новые удобства, искусства — новые наслаждения. Какой благодетельный переворот совершил бы в этом направлении общества христианский аскетизм, уменьшая потребности, упрощая жизнь, изгоняя лишние наслаждения! Думают, что он не отдаст справедливости современным улучшениям в общежитии, сделает жизнь неопрятной, возвратит прежнюю грубость нравов. Напрасно. Он сохранит все требуемое существенной пользой и нравственным приличием. Он отвергнет только лишнее, бездельное, прихотливое, и тем даст первые опыты перевеса духа над плотью.

Как в основании аскетизма лежит самоотвержение и великодушие, так, напротив, в основании чувственного направления — эгоизм и самоугождение; не развлекаемый и не озабочиваемый множеством телесных нужд, наслаждений, аскет свободным умом как легко устремляется в высшую область духа, так же легко объемлет и высшие вопросы общественной жизни. Честь и безопасность отечества, нужды бедных классов населения, общественные пороки и злоупотребления, заботы правительства он ближе принимает к сердцу, чем вялый, сонливый и изнуренный наслаждениями сластолюбец. Зная по опыту, как трудно отказывать себе и переносить лишения, аскет живо сочувствует страданиям бедных, тогда как пресыщенный всеми благами жизни только удивляется, откуда берется такое множество бедных, и досадует на то, что они так неотступно просят. У аскета и из небольшого дохода довольно остается для нищих, у прихотливого и из большого уделить нечего. Чтобы он подвигался на дело человеколюбия, для него нужно было изобрести увеселительную благотворительность. Мы не можем забыть рассказа одного почтенного отца семейства (уже покойного), пришедшего к нам прямо от старшего сына, к которому он ходил просить помощи. «Ты знаешь, говорил он сыну, — сколько вас у меня, и как я тружусь для вашего воспитания. Теперь я выбился из сил, мне не на что купить для семейства дневного пропитания. Теперь ты занимаешь хорошее место; помоги мне. Найду работу, я поправлюсь».

«Помилуйте, батюшка, — отвечал сын, — я еще только начинаю жить. Видите, у меня нет в квартире приличной мебели; я человек образованный, должен за всем следить, мне нужно иметь газеты и журналы, мне надобно хотя раз или два в неделю быть в опере… Извините, я не могу помогать вам». Крупные слезы катились по лицу отца, когда он говорил это.

Современные ученые попечители о страждущем человечестве чего не предлагают для облегчения его нужд? И насильственное отобрание имений у богатых для равномерного раздела их между бедными, с снисходительным оставлением такой же части и постоянным их владельцам, и приостановление законных брачных союзов между недостаточными людьми, и умерщвление новорожденных детей у многосемейных родителей, и убиение медицинскими средствами страждущих больных, когда наука признает их болезни неисцелимыми и т. п.! Только любезной им роскоши коснуться не хотят, между тем как в уничтожении ее только и есть законный и обильный источник благотворительности.

Аскетизм, как проявление нравственной силы, обличает примером подвижников человеческие слабости и малодушие, а в высоких достоинствах их открывает высшие стороны человеческой природы и возбуждает соревнование и подражание, между тем как роскошная жизнь только порождает зависть, жалобы на мнимую несправедливость судьбы и поощряет преступные желания и покушения.