В этих поступках, по-видимому, ничего нет необыкновенного, трудного, подвижнического; однако же им удивлялся один из величайших подвижников, каков был преподобный Сисой. Вся сила в том, что отшельники совершенно уничтожили в себе дух противоречия и в самых обыкновенных случаях показывали высокую степень самоотвержения; а подобные случаи, в которых человек действует уже свободно, непринужденно, гораздо лучше могут служить испытанием расположения души нашей, чем самые трудные обстоятельства, в которых мы поступаем с размышлением, употребляем усилия, иногда одушевляемся самой трудностью дела, иногда покоряемся необходимости. Если бы поставить упомянутых подвижников в другое положение, если бы они при таком состоянии духа услышали призвание к другим делам во славу Божию, то не усомнились бы повиноваться ни в каком случае: с исповедниками они сами бы сделались исповедниками, с мучениками они не отказались бы разделить мучений, ибо они приучились жить не для себя, но для Бога. Можете ли думать после этого, что такое расположение духа приобретено без подвигов, совершавшихся, главным образом, в самой душе подвижников и состоявших в постоянном противоборстве самолюбивой греховной воле ветхого человека? Впрочем, подвиги послушания нередко обнаруживались и во внешних делах иноков поразительным образом. Так одного заставляют поливать целых три года сухое дерево, и послушник не противоречит повелению отца своего, не отказывается по целым ночам ходить за водой, которая была очень далеко от них, исполняет свое дело без всякого ропота, хотя безполезнее и утомительнее таких трудов, казалось, ничего быть не могло (см. житие Иоанна Колоеа). Другому приказывают взять и связать гиену и привести ее, как будто ручное животное, к ногам старца. Ученик не рассуждает, бежит за зверем, кричит ему с простодушием: «Авва мой велел связать тебя» и, поймавши, связал и привел к старцу. Сам старец удивился, но не показал вида своего удивления, а к прежнему уроку прибавил новый урок послушания ученику своему, хотя не так, по-видимому, важный, но едва ли не более того трудный: он ударил его и сказал с гневом: «Глупый! Ты и привел ко мне сюда глупую собаку». Послушный ученик все сносил благодушно и не думал рассуждать о несправедливости духовного отца своего (см. житие Иоанна, ученика Павла). Так учили и учеников послушанию в пустынях египетских, и прекрасные безценные плоды приносило им такое образование!

Подвиги молчания. «У людей нет ничего ценнее слова, — говорит Антоний Великий в наставлении для нравственности человеков, — оно столь сильно, что словом и благодарением ты служишь Богу, а безполезным или безчестным словом подвергаешь душу суду. Преподобный Арсений Великий обыкновенно говаривал: «После беседы я часто раскаивался, после молчания никогда». Он же на вопрос некоторых старцев о пребывающих в безмолвии отвечал следующее: «Пока девица живет в доме отца своего, многие желают иметь ее своей невестой; но когда выйдет замуж, не всем уже нравится. Одни хвалят ее, а другие унижают; ей нет уже такой чести, как прежде, когда жила она в сокровенности. Так бывает и с душой: как скоро она становится открытой для всех, — не может всем угождать». Преподобный Исидор Пелусиот замечает: «Если соединяется слово и жизнь, то они составляют красоту всего любомудрия». Посему подвижники Христовы всячески старались обуздывать язык свой и не говорить ничего не только прямо вредного или недостойного их, но и малополезного или в каком-нибудь отношении неприличного. Не всегда одобряли они и самые полезные, по-видимому, разговоры; не всегда решались беседовать о таких предметах, которые заслуживают всего внимания христианина. Разборчивость их в этом отношении стоила им великих усилий и трудов, и подвиги воздержания языка были не менее других велики и продолжительны. Один из высоких подвижников египетских, преподобный Сисой, смиренно сознавался пред братом своим: «Вот тридцать уже лет молюсь я Богу так: Господи Иисусе! Защити меня от языка моего. Но и доныне каждый день я падаю и согрешаю языком моим». Так трудно обуздание слова нашего.

Когда одной силы воли недоставало у подвижников для обуздания языка своего, то они прибегали ко внешним средствам для достижения цели своей, и эти средства сами по себе составляли уже труднейшие подвиги. Многие налагали на себя обет совершенного безмолвия и заключались в уединения, чтобы удобнее исполнить обет сей; другие старались, по крайней мере, как можно реже отворять двери келий своей для приходящих и сами только по необходимости выходили из произвольного заключения своего. Один брат спросил опытного старца-подвижника: «Что мне делать? Меня безпокоит язык мой. Когда я бываю с людьми, не могу удержать его, но осуждаю и обличаю их во всяком, даже добром деле. Что мне делать?» Старец сказал в ответ: «Ежели ты не можешь удержать себя, то беги в уединение, ибо это — немощь. Кто живет с братиями, тот должен быть не четвероугольным, но круглым, дабы мог катиться ко всем». Преподобный же Арсений Великий свыше получил подробное же наставление, когда молился Богу о том, чтобы Он научил его, как спасаться: «Бегай, молчи, пребывай в безмолвии, ибо в этом корни святой жизни», был к нему голос из мира невидимого. Некоторые из подвижников прибегали к особенным чрезвычайным средствам для той же цели: так сказывали об авве Агафоне, что он провел три года, держа во рту камень, чтоб научиться молчанию.

Подвиги поста. Авва Иоанн (Колов) говорил: «Если царь захочет взять неприятельский город, то прежде всего удерживает воду и съестные припасы, и таким образом неприятели, погибая от голода, покоряются ему. Так бывает с плотскими страстями. Если человек будет жить в посте и голоде, то враги, ослабев, оставят его душу». Вот какая истина лежала в основании необычайной строгости подвижников Христовых касательно употребления пищи и пития. Посему-то самые общие правила о посте предписывали уже истинный подвиг каждому иноку, ибо мы видели, какая умеренность в этом отношении заповедывалась всем и каждому. Но до чего простирали часто сами подвижники воздержание в пище и питии, это для нас кажется теперь едва вероятным. Одни из них малой мерой ячменя