Фрау Пиннеберг наконец закончила осмотр ребенка.

– Это кто? – спрашивает она. – Мальчик или девочка?

– Парнишка, – отвечает Овечка. – Хорст.

– Ах вот как, – ядовито говорит фрау Мари Пиннеберг. – Я так сразу и подумала. На вид такой же бестолковый, как папаша. Что ж, раз тебе нравится…

Овечка молчит.

– Мое дорогое дитя, – говорит фрау Пиннеберг и садится, – нет ни малейшего смысла на меня дуться. Я всегда говорю, что думаю. А вот и ваш роскошный туалетный столик… Похоже, другой мебелью вы так и не обзавелись… Иногда я думаю, что с моим мальчиком надо подобрее, он же не виноват, что родился ненормальным. Туалетный столик… – повторяет она язвительно, окидывая несчастный столик таким взглядом, что даже странно, как от него не вздыбился шпон.

Овечка молчит.

– Когда придет Яхман? – вдруг спрашивает фрау Пиннеберг – так резко, что Овечка вздрагивает. Фрау Пиннеберг довольна. – Вот видишь, от меня ничего не скроешь, я и нору вашу нашла, я все знаю. Так когда придет Яхман?

– Герр Яхман, – говорит Овечка, – переночевал здесь пару раз много недель назад. И с тех пор не появлялся.

– Так-так, – насмешливо говорит фрау Пиннеберг. – И где же он сейчас прячется?

– Понятия не имею, – отвечает Овечка.

– Значит, не имеешь понятия. – Фрау Пиннеберг сбавляет обороты, но ей становится жарко – она даже расстегивает жакет. – И сколько он тебе платит, чтобы ты держала рот на замке?

– Даже отвечать на такие вопросы не буду, – отрезает Овечка.

– А я на тебя полицию напущу, деточка! – заявляет фрау Пиннеберг. – Им-то ты живо все выложишь! Он в розыске, чтобы ты знала, – шулер, мошенник! Или он наплел, что его привела сюда любовь к тебе?

Эмма Пиннеберг стоит у окна и смотрит на улицу. Нет, пусть уж лучше муж приходит поскорее, в одиночку ей его мать не выпроводить. А он сможет.

– Вот увидите, вас он тоже обведет вокруг пальца! Он каждого норовит обмануть – каждого! Таких вероломных мужиков свет не видывал! – Ее тон заметно меняется.

– В последний раз я видела герра Яхмана больше двух месяцев назад, – произносит Овечка.

– Овечка, – просит фрау Пиннеберг, – Овечка, если ты знаешь, где он, пожалуйста, Овечка, скажи мне… – Она переводит дыхание. – Овечка, пожалуйста, скажи мне, где Хольгер?

Овечка оборачивается и смотрит на свекровь.

– Я не знаю. Я правда не знаю, мама!

Они сверлят друг друга взглядами.

– Ладно, – говорит фрау Пиннеберг, – я хочу тебе верить. Я верю тебе, Овечка. Он правда ночевал тут всего два раза?

– По-моему, даже один, – отвечает Овечка.

– А что он обо мне говорил? Скажи, пожалуйста, сильно меня ругал?

– Вообще не ругал, – говорит Овечка. – Даже не упоминал. Ни слова о тебе не сказал.

– Ни слова, – повторяет свекровь. – Ни слова. – Она смотрит перед собой невидящим взглядом. – Кстати, а мальчонка-то у вас славный получился, – ни с того ни с сего заявляет она. – Уже говорит?

– В полгода, мама?

– А что? Рано еще? Я уже все позабыла, да, наверное, и не знала никогда. Но погоди…

Повисает долгая пауза. Пауза тянется и тянется, в ней таится что-то опасное – угроза, злоба, страх.

– Да это же… – говорит фрау Пиннеберг, указывая на шкаф. – Это же чемоданы Яхмана! Я их узнала! Это его чемоданы… Ты лгунья! Белокурая, глазки голубые, а какая лгунья! А я-то тебе поверила! Где он? Когда явится? Для себя его приберегаешь, а дурачок Ханнес и рад? Лгунья! Лгунья!

– Мама… – ошеломленно произносит Овечка.

– Это мои чемоданы! Он мне задолжал, сотни, тысячи… Чемоданы мои! Он еще приползет, если чемоданы будут у меня…

Она тащит стул к шкафу.

– Мама… – Овечка в ужасе и пытается помешать ей.

– А ну, пусти! Немедленно пусти! Это мои чемоданы!!! – Она встает на стул, тащит за ручку первый чемодан, ей мешает бортик на верхней крышке шкафа.

– Он оставил свои чемоданы у нас! – кричит Овечка.

Но мама не слушает. Мама дергает чемодан. Бортик ломается, чемодан летит вниз, он тяжелый, она его роняет, он ударяется о кроватку, грохот, Малыш заходится криком.

– Немедленно прекрати! – кричит Овечка. Она бросается к ребенку, ее глаза сверкают. – Я тебя сейчас вышвырну…

– Это мои чемоданы! – кричит свекровь и стаскивает второй.

Овечка хватает плачущего ребенка на руки и пытается успокоиться; через полчаса ей кормить, нельзя так волноваться.

– Не трогай чемоданы, мама! – просит Овечка. – Они не твои! Они останутся здесь!

И напевает Малышу:

Баю-баю, баю-бай,

С мамой, Малыш, засыпай,

Нет, со мной он спать не хочет,

С папой ляжет этой ночью…

И опять просит:

– Не трогай чемоданы, мама!

– То-то он обрадуется, когда вечером к вам явится! – Второй чемодан тоже летит на пол. – Ага, а вот и он…

Дверь распахивается, фрау Пиннеберг поворачивается к ней.

Но на пороге не Яхман – на пороге Пиннеберг.

– Что тут происходит? – очень тихо спрашивает он.

– Мама, – отвечает Овечка, – хочет унести чемоданы герра Яхмана. Говорит, что чемоданы ее. Что герр Яхман задолжал ей денег.

– Это мама пусть с самим герром Яхманом выясняет, а чемоданы останутся здесь, – говорит Пиннеберг.

Овечка восхищается мужем и его выдержкой.

– Ну конечно! – говорит фрау Пиннеберг-старшая. – Я так и думала, что вы тут одна сатана. Пиннеберги все дураки! И не стыдно тебе быть сутенером собственной жены?!

– Милый! – умоляюще кричит Овечка.

Но в этом нет необходимости.

– Тебе пора, мама, – говорит Пиннеберг. – Нет, чемоданы оставь. Ты же не думаешь, что снесешь их с лестницы против моей воли? Так, еще шажок… С моей женой не желаешь попрощаться? Впрочем, это не обязательно…

– Да я на вас полицию напущу! Сейчас же!

– Пожалуйста, мама, осторожнее, не споткнись о порог.

Дверь захлопывается, Овечка слышит, как удаляются шаги, и напевает:

– Баю-баю, баю-бай…

А сама переживает: «Надеюсь, молоко у меня от этого не испортилось».

Она высвобождает грудь, Малыш улыбается, вытягивает губки.

И уже вовсю сосет, когда возвращается Пиннеберг.

– Все, ушла. Неужели правда полицию приведет – даже интересно… Что тут у вас произошло? Расскажи толком.

– Ты потрясающе держался, милый, – говорит Овечка. – Я такого от тебя не ожидала. Ни на миг самообладания не потерял!

Он смущается, хотя похвала заслуженная.

– Да будет тебе. Рассказывай, как все было.

Она рассказывает.

– Вполне возможно, что Яхман действительно в розыске. Но если так, то мать тоже в деле. Так что вряд ли она обратится в полицию. Кроме того, они бы уже явились…

Пиннеберги сидят и ждут. Когда ребенок наедается, его кладут в кроватку, он тормошит своего пупса. А потом засыпает. Пиннеберг снова закидывает чемоданы на шкаф, берет у мастера столярный клей и приклеивает бортик. Овечка готовит ужин. Полиция так и не появляется.

Артист Шлютер и молодой человек с Акерштрассе.

Всему конец

Двадцать девятого сентября Йоханнес Пиннеберг стоит за прилавком в универмаге Манделя. Сегодня двадцать девятое, завтра – тридцатое, а тридцать первого сентября не бывает. Пиннеберг занят подсчетами, лицо у него мрачное, серое. Время от времени он вынимает из кармана листок, на котором фиксирует свою ежедневную выручку, смотрит на него и считает заново. Но как ни пересчитывай, результат все тот же: за два дня, сегодняшний и завтрашний, Пиннеберг должен продать товар на пятьсот двадцать три марки пятьдесят пфеннигов, чтобы выполнить норму.

Это абсолютно невозможно, но выполнять норму все равно надо – иначе что будет с ним, с женой и ребенком? Это абсолютно невозможно, но, когда факты против него, человек начинает надеяться на чудо. Так же было давным-давно, в далекие школьные времена: Марцетус, гад, раздает проверенные контрольные по французскому, а Йоханнес Пиннеберг, тогда еще школьник, молится