Фрейлейн Фишер всхлипывает.
– Итак, фрейлейн Фишер, – снова начинает герр Йенеке – терпение его поистине бесконечно, – правда ли, что вы водите дружбу с герром Мацдорфом?
Фрейлейн Фишер шепчет еле слышно:
– Да.
– Вот видите. Вот видите! – говорит герр Йенеке. – Так-то лучше. Мы, разумеется, все и так знаем, но поймите, когда человек открыто признает свои проступки, это всегда производит хорошее впечатление. – Короткая пауза. И герр Йенеке снова идет в атаку: – Скажите же нам, фрейлейн Фишер, о чем вы думали?
Фрейлейн Фишер всхлипывает.
– О чем-то же вы думали. Может, конечно, у меня неточные сведения. – Герр Йенеке через плечо посылает улыбку начальству, расположившемуся за столом. – Но, насколько мне известно, вас взяли на работу, чтобы торговать чулками. А вы, видимо, решили, что вас взяли сюда, чтобы вы крутили шашни с другими сотрудниками?
Фрейлейн Фишер ничего не отвечает.
– Вот здесь у меня, – продолжает герр Йенеке, – ваша статистика продаж. Да, надо признать, норму вы выполняете, но вы же знаете, что норма – это минимум, и, если бы не дружба с герром Мацдорфом, которая не дает вам в полной мере сосредоточиться на работе, вы продавали бы, вероятно, гораздо больше.
Фрейлейн Фишер отнимает от лица платок.
– Я никогда не общалась с ним на рабочем месте!
– Ну-ну, – с улыбкой отзывается герр Шпаннфусс.
– Никогда, ни разу… Ни единого! Герр Мацдорф работает на четвертом этаже, а я на первом. Нам и пересечься-то негде!
– А в обед? – визгливо осведомляется герр Леман. – В обед, в столовой?
– Тоже нет, – поспешно уверяет фрейлейн Фишер, – тоже нет! Никоим образом! У нас обед в разное время!
– Ага, – говорит герр Йенеке. – Ну, во всяком случае, очевидно, что вы этим вопросом интересовались и, несомненно, огорчались по этому поводу. А когда мысли не о том, страдают продажи. Да-да…
Герр Йенеке делает паузу и глядит на девушку, которая тем временем немного успокоилась: может, и пронесет. Пиннеберг тоже думает, что пронесет. Дружба между сотрудниками, которых в универмаге более восьмисот, все-таки не преступление.
Или преступление? Во всяком случае, герр Йенеке еще не закончил, он берет со стола лист бумаги – кажется, это письмо, – читает про себя, а потом озвучивает:
– К сожалению, в этом анонимном послании сказано еще кое-что. – Он прерывается. И добавляет – такое ощущение, что специально для Пиннеберга: – Анонимки, безусловно, штука отвратительная. Лучше, конечно, выбрасывать их, не читая. Но, увы, бывают случаи, когда автору можно только сказать спасибо за своевременный сигнал. Хотя узнай мы, кто это пишет, его бы, разумеется, сразу уволили. Гнусная это привычка – строчить анонимки…
Поучительная часть, похоже, окончена, герр Йенеке опускает руку с письмом и возвращается к его содержанию. Требует очень сухо:
– Так вот, фрейлейн, сейчас я вас убедительно прошу сказать правду – лгать не имеет никакого смысла: вы состоите в интимных отношениях с герром Мацдорфом?
Пиннеберг переводит глаза с одного начальственного лица на другое. Все трое буравят девушку взглядами: и Леман, раздраженный, морщинистый, и оптимизатор, серьезный, с безучастно-самоуверенным выражением лица, и герр Йенеке – аккуратный, серьезный, строгий, деловитый.
Девушка отступает, заслонившись рукой.
– Стоять! – велит Йенеке. – Думаете, это так просто? Убежать, и все? Когда совершаете такие поступки, будьте готовы за них отвечать, а не бегать. – Он переводит дух. – Так значит, вы имели с Мацдорфом половые сношения? Вы, вероятно, полагаете, что у нас тут публичный дом? И сотрудников мы нанимаем, чтобы вам было из кого выбрать, так?
Девушка молчит. Смотрит на троих мужчин, задрав маленькое побелевшее лицо. Сглатывает, но не говорит ни слова.
Повисает долгая пауза. Пиннебергу тоже больше всего хочется удрать.
– Фрейлейн Фишер, – вступает герр Шпаннфусс, и голос у него серьезный, но по-деловому спокойный, – универмаг Манделя вас кормит и одевает, универмаг Манделя обеспечивает основу вашего существования. Логично ожидать, что вы и словом и делом будете в первую очередь преданы универмагу Манделя. Даже не из благодарности – но ради вашего же блага. Потому что, когда вы причиняете вред универмагу Манделя, вы причиняете вред самой себе.
Долгая пауза. Он продолжает:
– Своим… поведением вы уже нанесли универмагу ущерб, а если бы мы продолжили вам попустительствовать, то могли бы его усугубить. Не знаю уж, где вы устраивали свои… свидания с герром Мацдорфом – скорее всего, в какой-нибудь гостинице. Что, если бы вас там увидели наши покупатели? И им неловко, и вам неловко, а универмагу – ущерб. А вдруг вы – назовем вещи своими именами – оказались бы в положении? Вы не смогли бы работать как раньше – опять ущерб. На продавце висят алименты, ему не хватает на жизнь, он требует повышения зарплаты, думает только о своих проблемах, хуже работает – снова ущерб. С какой стороны ни посмотри, – говорит герр Шпаннфусс, – вы саботировали интересы фирмы, поэтому мы…
Снова пауза, начальники переглядываются. Девушка бледная, она больше не плачет, глаза у нее огромные. Пиннеберг, тоже белый как мел, видит, как рука, которую она держит за спиной, сжимается и разжимается, сжимается и разжимается.
– Поскольку вы действовали в ущерб фирме, – верещит герр Леман, – согласно параграфу семь договора найма мы имеем право на увольнение без уведомления. И этим правом мы намерены воспользоваться. Вы уволены, фрейлейн Фишер.
Девушка стоит совершенно белая, глаза широко открыты, губы дрожат, рука за спиной все сжимается и разжимается.
– Зайдите в отдел кадров по соседству, получите свои документы и расчет.
Девушка делает шаг к двери.
– Минуточку! – кричит герр Йенеке. И скороговоркой сообщает: – Чтобы вы не думали, что мы к вам несправедливы: герр Мацдорф, разумеется, тоже будет немедленно уволен. Он придет позже, мы специально вызвали его на более позднее время. Можете идти.
Девушка уходит, дверь за ней закрывается – все. «Теперь моя очередь, – думает Пиннеберг. – Теперь моя очередь…» Сердце начинает гулко колотиться.
Но до него дело пока не доходит – начальство ведет себя так, словно Пиннеберга тут нет.
– На ее место кого-нибудь искать? – спрашивает герр Леман.
– Да, – отвечает герр Шпаннфусс, – целиком сократить ставку не удастся. Сколько она получала?
– Восемьдесят марок в месяц, – говорит герр Леман.
– Найдите кого-нибудь на пятьдесят. Больше не нужно. Желающих и так предостаточно.
– Будет сделано, – отвечает герр Леман.
Все трое поднимают глаза и смотрят на Пиннеберга. Тот делает два шага вперед.
– Слушайте, Пиннеберг, – говорит Шпаннфусс уже совсем другим тоном: без малейшей отеческой озабоченности, нет, просто грубо, – вы сегодня опять опоздали на полчаса. Я никак в толк не возьму: что вы хотите этим сказать? Демонстрируете нам, что на универмаг Манделя вам наплевать, наплевать и начхать? Так скажите прямо, молодой человек, прошу вас! – Он делает широкий жест рукой.
Пиннеберг решил было, что теперь уже все равно, что его выгонят в любом случае. Но теперь бормочет тихо и сдавленно:
– Я прошу прощения, герр Шпаннфусс, ночью ребенок заболел, пришлось бежать за медсестрой…
Он обводит начальников беспомощным взглядом.
– Ребенок, вот как, – говорит Шпаннфусс. – В этот раз заболел ребенок. Четыре недели назад – ну, может, шесть, – вы опоздали из-за жены. Через две недели у вас бабушка помрет, а через месяц тетка ногу сломает… – Он делает паузу. И с новыми силами продолжает: – Вы переоцениваете заинтересованность фирмы в вашей частной жизни. Ваша частная жизнь для универмага Манделя не представляет ни малейшего интереса. Устраивайте свои дела как-нибудь так, чтобы они не отнимали рабочее время. – Снова пауза. Затем: – Ведь фирма и обеспечивает вашу частную жизнь, молодой человек! Поэтому сначала фирма, потом еще раз фирма, на третьем месте тоже фирма – а уж потом делайте что хотите. Вы живете за наш счет, уважаемый, мы взяли на себя заботу о вашем пропитании, поймите наконец! За зарплатой-то вы всегда вовремя приходите.
