Будучи столь нерушимо убежден в крепости собственной веры, каноник по-прежнему захаживал в кастильо Ибн Эзра и вел дружеские диспуты с еретиком Мусой.

Мусе уже было известно, что с каноником можно без обиняков говорить о чем угодно; в беседах с ним он не обходил молчанием и столь щекотливую тему, как любовная связь короля.

– Наш друг Иегуда надеялся, – заметил он как-то раз, – что благовоспитанность и мягкий нрав Ракели хоть чуточку умерят необузданные солдатские порывы дона Альфонсо. Но вместо того она, кажется, подпала под обаяние его воинственной натуры. Опасаюсь, что жизнь в Галиане скорее пробудит в нашей Ракели рыцарский дух, чем превратит короля в миролюбца.

– Как можешь ты требовать, – отвечал дон Родриг, – чтобы в самый разгар крестового похода дон Альфонсо склонил слух к речам о мире!

Муса сидел в своих подушках, слегка склонившись вперед, и размышлял вслух:

– Ох уж эти ваши крестовые походы! У меня просто в голове не укладывается, как можете вы называть своего Спасителя князем мира[86] и во имя Его, с самым благочестивым рвением, призывать к войне.

– Но разве не вы принесли в мир священную войну, мой дорогой и многочтимый Муса? – кротко осведомился каноник. – Разве не Мухаммаду принадлежит учение о джихаде? Наша Bellum Sacrum[87] – всего лишь защита от вашего джихада.

– Однако наш пророк, – задумчиво промолвил Муса, – советует вступать в войну лишь тому, кто уверен в победе.

Видя, что это замечание огорчило гостя, Муса вежливо перевел разговор на другую тему.

– Судьба выбирает кривые дорожки, чтобы избавить наш полуостров от войны, – молвил он. – Все мы опасались, что внезапная любовная страсть короля, нашего государя, грозит нам бедами. Взамен того она обернулась благом. Ибо пока наш король в объятиях у Ракели, он вряд ли пойдет войной на халифа. До чего же произвольно, с каким ребяческим озорством действует та сила, которую я называю кадар, а ты, мой достойный друг, именуешь Провидением!

Каноник счел нужным ответить на сии кощунственные размышления старого еретика:

– Если ты считаешь божество слепым, а деяния его – бессмысленными и непредсказуемыми, отчего же ты в таком случае стремишься к мудрости? Что толку с твоей мудрости, если все обстоит так, как ты говоришь?

– И впрямь, – охотно согласился Муса, – замечать двусмысленность и внутреннюю противоречивость событий – толк весьма относительный. Но так или иначе, познание согревает мое сердце. Признайся, досточтимый друг, тебя оно тоже услаждает.

После таких разговоров дон Родриг укорял себя за то, что общение со старым безбожником доставляет ему радость, и давал себе слово больше не переступать порог кастильо Ибн Эзра, а если и переступать, то пореже.

Но тут канонику был ниспослан знак свыше. Король, успевший сообразить, что в одиночку ему не пробить броню неверия, в которую одето сердце Ракели, просил дона Родрига поддержать его усилия. Разве мог каноник отклонить столь благочестивую просьбу! Ничего не поделаешь, придется и дальше навещать этот кастильо!

И вот в маленьком круглом зале опять, как прежде, сидели Муса, Ракель, каноник и молодой дон Беньямин. Последнего привел с собой дон Родриг, дабы скрыть главную свою цель – обращение Ракели в истинную веру.

Дону Беньямину нелегко было держаться непринужденно в присутствии Ракели. В последние недели он неотступно размышлял о ее жребии, о ее трудном и опасном счастье. Лишь когда она удалилась в Галиану, он понял, как много она для него значила. К его дружеской симпатии теперь примешалась затаенная страсть, смешанная с горечью отречения.

Он думал, что найдет в Ракели большие перемены. Но вот она сидит перед ним, и она все та же, прежняя. Отчего-то он был этим разочарован, но вместе с тем обрадован. И хоть ученые занятия приучили его ум к порядку, дону Беньямину трудно было собраться с мыслями. Вполуха слушая, что говорили другие, он все пытался получше рассмотреть лицо Ракели, а сам молчал.

Что касается дона Родрига, тот ждал удобной минуты, чтобы приступить к выполнению возложенной на него миссии. Он не был фанатиком, и бестактности он тоже не терпел, поэтому сейчас терпеливо выжидал, пока кто-нибудь другой вымолвит слово, за которое можно будет зацепиться. И тут Муса очень кстати свернул на свою любимую тему: дескать, всем народам самой судьбой уготована пора расцвета и пора одряхления.

Оно, пожалуй, верно, согласился каноник, но великие нации редко замечали, что время их величия уже прошло.

– Возьмем хотя бы еврейский народ, – заметил он назидательным тоном. – Одно-другое столетие после явления Спасителя было бы еще простительно тешиться самообманом и уверять себя и других, будто обетования их Великой Книги обязательно сбудутся и царство их возродится. Однако они уже более тысячи лет терпят лишения и беды, а все-таки не хотят признать, что с приходом Спасителя в мир исполнилось старое пророчество Исаии. Они пытаются перехитрить само время и, вопреки очевидности, упорствуют в своем заблуждении.

Произнося эти слова, каноник не смотрел ни на Ракель, ни на Беньямина; он вовсе и не проповедовал, он просто вел философскую беседу с Мусой. Но Беньямин отлично понимал, куда он метит: преисполненный невинного, однако жестокого благочестия, дон Родриг пытался посеять в душе Ракели недоверие к иудейству. И тут Беньямин пробудился от мечтаний, к нему вернулся дар красноречия.

– Мы вовсе не пытаемся перехитрить время, достопочтенный отец, – вступился Беньямин за свою веру и веру Ракели. – Дело в том, что мы убеждены: время не против нас, оно за нас. И обетования победы Израиля, данные в Великой Книге, мы понимаем не столь буквально. Не о победах меча вещали наши пророки, и не к таким победам мы стремимся. Нас мало занимают рыцари, наемники и осадные машины. Их триумфы преходящи. Наше наследие – Великая Книга. Мы изучаем ее вот уже две тысячи лет; она была нашим оплотом во дни славы и блеска, она помогла нам остаться единым целым, когда мы были рассеяны по лицу земли. И мы одни толкуем ее верно. Завоевания, которые она нам обещает, – это победы духа, и их не отнимет у нас ни крестовый поход, ни джихад.

– Да, – с печальной усмешкой молвил дон Родриг, – eritis sicut dii, scientes bonum et malum[88]; вы все еще верите обещанию змия-искусителя. Оттого что Бог даровал вам больше рассудка, чем всем прочим (я готов это признать), вы мните себя всеведущими. Но такое высокомерие ослепляет вас, мешает вам понять то, что очевидно. Мессия уже давно явился, сроки исполнились, благословения сбылись. И все это видят,