Мерзавка вышла замуж за другого! Будь она проклята! Это она виновата в бедах моего сына. Ты видишь, что с ним произошло. От горя он стал послушником в ханаке[64] здесь поблизости и ходит туда каждую пятницу, курит опиум вместе с дервишами[65], преклоняет колени и стонет до тех пор, пока душа его не начинает кровоточить, и бьет себя в грудь, пока его без чувств не выносят оттуда. И если б только это. Ведь шейх, главный у дервишей, выделяет и почитает его. Он мне сказал, что однажды мой сын станет святым. Но иногда на него что-то находит, и это сводит меня с ума! Ты видел, какой он тихий, милый и молчаливый. А с тех пор, как он узнал о замужестве своей любимой, то еще больше ушел в себя. Но порой я замечаю, как он свирепеет, как его охватывает беспокойство и он не находит себе места и не ведает, что творит! Это случилось и сегодня. Когда мы были на заднем дворе с цыганкой, он вдруг вошел словно помешанный в дом, схватил что-то из шкафа и собрался уходить. Мы его не видели. Но Михаил, которого мы поставили за дверью поджидать тебя, раскинул руки, чтобы остановить Кямиля. Тот будто дьявола увидал перед собой, выругался, как нам рассказал потом твой брат, толкнул его наземь и ушел. Поэтому мой сын не открыл тебе сегодня дверь и поэтому тебя никто не встретил. Ведь Михаил, как только пришел в себя, тут же побежал за Кямилем в надежде догнать его, но так и не догнал. Он вернулся рассказать нам, что случилось, и затем снова отправился на его поиски — вдруг тот где-то около моря… Ох, убереги, Аллах, моего мальчика от воды!

Старуха глубоко вздохнула и разразилась рыданиями.

Совсем иначе я представлял себе сегодняшний ужин, не так, как он закончился. На одном конце стола храпел мертвецки пьяный, полный рвения следователь, которого доселе я считал примером сдержанного, преданного работника. На другом — рыдала охваченная страшным горем старая турчанка, столько дней готовившаяся отпраздновать с восточной торжественностью мой ночлег в своем доме и сегодня не находившая утешения даже в нежнейших заботах моей матери. Ну и Кямиль, рассудительный, благоразумный Кямиль, что и святую воду пил, и руку батюшке целовал, благодаря которому я забывал о своей неприязни к иноверцам, вдруг оказался частью самого фанатичного движения вопящих дервишей, несчастным человеком, ум которого то ли от несчастной любви, то ли от чрезмерного употребления опиума помутился так, что молодой человек порой терял рассудок. В какой-то момент я, правда, подумал отправиться на его поиски. Но я не знал, куда идти, к тому же, вспомнив его робкий характер, я подумал: тот факт, что я стал свидетелем его несчастья, может плохо повлиять на его больную душу, ведь он особенно чтил и уважал меня. Поскольку время шло, но ни мой брат, ни Кямиль так и не возвращались, я сказал женщинам:

— Я тут подумал. Михаил, скорее всего, уже нашел Кямиля. Но после того, что произошло, Кямиль наверняка стесняется возвращаться домой, пока я здесь.

— Так и есть! — отозвалась моя мать. — Возможно, они ходят вокруг и ждут, пока в зале погаснет свет, чтобы войти. Пойдем, сынок, не стоит более тревожить ханум. Я покажу тебе твой ночлег.

После тщетных попыток утешить несчастную турчанку моя мать вышла из комнаты, держа в руках маленький светильник. Я последовал за ней.

— Мы постелили тебе в беседке, — сказала она, пока мы спускались по лестнице. — Ты спишь очень чутко, а дети просыпаются рано и сильно шумят. Поэтому мы тебе здесь и постелили.

Когда матушка открыла дверь беседки, я ощутил приятный запах какого-то горящего благовония. Внутри царил безупречный порядок. Но из-за плохого настроения мне не хотелось ничего разглядывать. Скрытое беспокойство, предчувствие какой-то неизвестной беды охватили мое сердце. Поэтому, когда матушка начала расспрашивать меня о моем разговоре с эфенди, я, как сейчас помню, говорил мало и загадками, чем, сам того не желая, огорчил ее.

Матушка удалилась, а я все сидел, скрестив ноги, на низкой, покрытой красным шерстяным одеялом софе, склонившись к слабому огню масляной лампы, и читал, уже не вспомню какую, книгу, пытаясь отвлечься от своих мыслей. Но вызываемые воображением яркие образы мелькали перед глазами, будучи гораздо красноречивее книги, страницы которой я все это время бездумно перелистывал. Два-три раза я вновь укладывался на благоухающую постель, с трудом закрывая глаза, но никак не мог уснуть. Несмотря на пьянящий аромат мускуса, исходящий от вышитых подушек, я пребывал в сильном беспокойстве. Закрывая глаза, я ясно представлял себе историю несчастного Кямиля. Каким общительным, каким приветливым, наверное, был некогда этот нынче нелюдимый, молчаливый и потому немного утомительный софта, что неожиданно сошелся с одним из султанских отпрысков, которые считались самыми спесивыми во всей османской империи, несмотря на их стремительное обнищание. И что это была за дружба? Что за побратимство? Молодой человек так полюбил Кямиля и так дорожил его дружбой, что захотел осчастливить свою прекрасную сестру. Затем я представил Кямиля и его тайную идиллическую любовь с его суженой, благодаря которой он испытывал чувства и эмоции, столь незнакомые его сородичам и столь естественные для его нежной души. Затем представил его верхом на норовистой лошади: вот они вместе с названым братом скачут галопом в ярких живописных нарядах, что носит молодежь в провинции, со сверкающим оружием наперевес; вот он в ужасном смятении падает вместе с обезумевшей лошадью с высокого моста и отчаянно борется с бешеным животным, с бурными потоками реки, со смертью, как рассказывала его мать, пока поток не уносит Кямиля, изнуренного и ослабленного, запутавшегося в поводьях и стремени, сделав его вместе с лошадью игрушкой быстрой реки. Потом я представил себе этого ужасного самолюбца, его бездушного