Сидя в постели, Кристин достала свои принадлежности для маникюра и принялась полировать ногти, ожидая, когда Эндрю закончит.

– Ничего подобного я не говорила, Эндрю. – Ее спокойный тон еще больше разозлил Эндрю. – Просто ты, мой друг, не желаешь всю жизнь оставаться в ассистентах. Ты хочешь, чтобы люди тебя слушали, обратили внимание на твою работу, твои идеи… Ну, ты понимаешь, что я хочу сказать. Будь у тебя какая-нибудь действительно солидная ученая степень – доктора медицины или… ну, хотя бы члена Королевского терапевтического общества, это создало бы тебе положение.

– Члена Королевского терапевтического общества, – повторил он машинально. – Так вот что самостоятельно придумала эта маленькая женщина!.. Недурно после практики в шахтерском поселке! – Он говорил с убийственной иронией. – Как ты не понимаешь, что это звание дается только венценосцам Европы!

Он хлопнул дверью и ушел в ванную бриться. Но через пять минут опять появился в спальне с покаянным и взволнованным видом. Подбородок был выбрит только наполовину, другая половина намылена.

– Так ты думаешь, что я мог бы этого добиться, Крис? Ты совершенно права. Не хватает только нескольких новых званий на дощечке с моей фамилией, и наше дело в шляпе! Но экзамен на членство в Королевском терапевтическом обществе – самый трудный из всех экзаменов на медицинскую степень. Это… это просто убийственная штука! И все же… я думаю… Погоди, я разыщу все подробности в справочнике.

Он помчался вниз за медицинским справочником. Когда он воротился, лицо его выражало сильное разочарование.

– Безнадежнее дело! – пробурчал он огорченно. – Придется на него махнуть рукой. Я тебе говорил, что это немыслимый экзамен. Предварительно дается письменная работа на иностранных языках. На четырех языках – латинском, французском, греческом и немецком – и два из них обязательны! А я языков не знаю. Мне знакома только кухонная латынь – misce, alba, mitte decem. Что касается французского…

Кристин не отвечала. Наступило молчание. Эндрю стоял у окна, мрачно глядя на пустынную дорогу. Наконец он обернулся, хмурый, взволнованный, не в силах расстаться с заманчивой мыслью.

– Черт возьми, Крис, а почему бы мне не изучить эти языки для экзамена?

Маникюрные ножницы и пилочки полетели на пол. Кристин вскочила с постели и стиснула мужа в объятиях.

– Вот этого я и ждала от тебя, милый! Вот теперь заговорил настоящий Эндрю. Я… я, пожалуй, могла бы тебе помочь, не забывай, что твоя старушка – отставная учительница!

Они весь день возбужденно строили планы. Троллоп, Чехов и Достоевский были перетащены в запасную спальню, а гостиная очищена для предстоящих занятий. И в этот же вечер Кристин приступила к обучению мужа. То же самое было и на другой, и на третий день…

Порой Эндрю это представлялось в высшей степени комичным. Он, казалось, слышал издалека насмешливый хохот богов. Сидя за столом подле жены в глухом уэльском городке шахтеров, бормоча за ней «caput, capitis» или «Madame, est il possible, que…», продираясь сквозь гущу склонений, неправильных глаголов или читая вслух Тацита и какую-то патриотическую хрестоматию «Pro Patria», откопанную ими, он иногда вдруг болезненно вздрагивал и откидывался на стуле при мысли: «Что, если бы Луэллин мог нас увидеть сейчас – то-то посмеялся бы! А ведь это еще только начало, еще предстоят все медицинские предметы!»

К концу второго месяца в «Вейл Вью» стали периодически прибывать целые пачки книг из лондонского отделения Интернациональной медицинской библиотеки. Эндрю начал с того, на чем остановился, выйдя из колледжа. Очень скоро он обнаружил, что слишком многому недоучился. Он был ошеломлен открытием, как далеко за это время ушла вперед биохимия в ее применении к терапии.

Он узнавал о существовании почечных порогов, мочевины крови, об основном обмене веществ, об ошибочности пробы на белок. И когда обрушился этот краеугольный камень его студенческих лет, он простонал вслух:

– Крис! Я ничего не знаю. Это меня убивает!

Практика отнимала весь день. Для занятий оставались лишь долгие ночи. Подбадривая себя черным кофе и мокрым полотенцем на голове, Эндрю упорно трудился, читая до рассвета. Когда же наконец, измученный, валился на постель, он часто не мог заснуть. А порой, уснув, просыпался весь в поту от ночного кошмара, и голова его пылала, как в огне, от формул, научных терминов и какой-то идиотской мешанины французских слов, которые давались ему с трудом.

Он курил слишком много, терял в весе, осунулся. А Кристин была с ним, неизменно, безмолвно, не мешая ему говорить, чертить диаграммы, объяснять словами, от которых язык сломаешь, поразительные, необычайные, увлекательно-интересные избирательные функции почечных канальцев. Она не мешала ему кричать, жестикулировать, а когда нервы у него развинтились, то и осыпать ее оскорблениями. К одиннадцати часам, когда она приносила ему свежий кофе, у него появлялась потребность ворчать:

– Почему ты не можешь оставить меня в покое? Для чего мне это пойло? Кофеин – дрянной наркотик… Ты знаешь, что я себя убиваю, не так ли? И все это ради тебя. А ты настойчива. Ты, как тюремщица, входишь и выходишь, принося заключенному похлебку. Никогда я не получу этого проклятого звания. Сотни людей пытаются его получить, работая в Вест-Энде Лондона, в больших клиниках, а я являюсь из Эберло, ха-ха! – истерический смех, – от милейшего Общества медицинской помощи! О боже! Я так устал и уверен, что меня сегодня ночью вызовут на роды на Сифен-роу…

Кристин была более стойким борцом, чем он. Она отличалась душевной уравновешенностью, которая помогала им обоим переносить любой кризис. Она тоже была вспыльчива, но умела сдерживаться. Она вела себя самоотверженно: отказывалась от всех приглашений Вонов, перестала посещать концерты в зале Общества трезвости. Как бы плохо они ни спали, она неизменно вставала рано, одевалась аккуратно, и завтрак у нее поспевал как раз к тому времени, когда Эндрю сходил вниз, волоча ноги, небритый и с первой утренней сигаретой в зубах.

Так прошло полгода. И вдруг неожиданно тетка Кристин, жившая в Бридлингтоне, заболела. Кристин получила от нее письмо с просьбой приехать. Показывая это письмо мужу, она сразу же объявила, что не может его оставить. Но Эндрю, угрюмо согнувшись над своей ветчиной, пробормотал:

– А я хочу, чтобы ты поехала, Крис. Я буду заниматься лучше без тебя. В последнее время мы начали действовать друг другу