Иегуда, в свою очередь, с нетерпением дожидался возвращения короля. Он рассчитывал при первой же возможности доложить о своем смелом замысле и добиться, чтобы король издал эдикт, разрешающий франкским евреям переселиться в Кастилию. Он измыслил веские доводы. В стране наблюдается оживление и хозяйственный подъем, повсюду требуются руки, нужно привлечь новых людей, переселенцев, как во времена Шестого и Седьмого Альфонсо.

И вот наконец дон Иегуда стоял перед королем и докладывал. Он опять мог похвалиться успехами: поступления в казну были отрадно высокими, еще три города были изъяты из владений грандов и перешли в ведение короны. Новые многообещающие торговые и хозяйственные начинания возникали в разных концах страны, а также в самом Толедо и его окрестностях. Тут тебе и стеклодувная мастерская, и гончарная, тут тебе и кожевенное производство, и бумажная мануфактура, не говоря уже об успехах монетного двора и королевского коннозаводства.

Иегуда излагал все это с видимым подъемом, а сам тем временем обдумывал, уместно ли прямо сейчас сказать королю о великом, созревшем у него в голове замысле. Но дон Альфонсо хранил молчание, и лицо его было непроницаемо.

Иегуда продолжал свой доклад. Он почтительно осведомился, заметил ли государь, возвращаясь в Толедо, большие стада в окрестностях Авилы. Пастбища теперь используются более разумно, так как для скотоводов введены общеобязательные правила. А не улучил ли дон Альфонсо на обратном пути свободную минуту, чтобы осмотреть новые посадки тутовых деревьев для шелкопрядилен?

Король наконец-то раскрыл рот. Да, ответил он, он видел и тутовые деревья, и стада, и еще многое другое, что свидетельствует о предприимчивости его эскривано.

– Ну и хватит утомлять меня подробностями, – вдруг ни с того ни с сего набычился он. – Твои заслуги всем известны и всеми признаны. Меня сейчас интересует только одно: когда же я наконец буду избавлен от позорного пятна? Когда смогу вступить в священную войну?

Иегуда не ожидал, что королевская милость так быстро сменится враждебностью. Горько и тревожно было сознавать это, но ничего не поделаешь, разговор о переселенцах-евреях придется отложить. И все же Иегуда не смог отказать себе в удовольствии хоть что-то возразить.

– Вопрос, когда ты сможешь вступить в войну, государь, – сказал он, – не только денежный. С казной у нас все в порядке. – И продолжил вызывающим тоном: – Как только будет достигнуто соглашение с другими испанскими государями, а главное с Арагоном, как только все вы решитесь выставить против халифа войско, объединенное под одним началом, ты, государь, сможешь внести даже больший вклад в общую копилку, чем от тебя ожидают. За деньгами дело не станет, они будут у тебя хоть завтра, если понадобится. В этом не сомневайся.

Альфонсо наморщил лоб. Вечно этот еврей кормит его всякими издевательскими «если бы» и «как только». Ничего не ответив дону Иегуде, почтительно замершему на месте, король стал расхаживать из угла в угол. Затем, без всякого перехода, вдруг спросил через плечо:

– А как там дела с Галианой? Перестройка, наверное, скоро будет завершена?

– Она завершена, – гордо ответил Иегуда, – мой Ибн Омар сделал из старой развалины не дворец, а просто загляденье. Если пожелаешь, государь, дней через десять, самое позднее через три недели, ты сможешь там поселиться.

– Может быть, и пожелаю, – небрежно бросил Альфонсо. – Во всяком случае, мне хочется видеть, что вы там сделали. Съезжу туда в четверг, а может быть, и раньше. Я тебя извещу. Ты будешь моим проводником. И донья Ракель пусть тоже поезжает с нами, – прибавил он, стараясь говорить все так же небрежно.

Иегуда был глубоко поражен. В душе зародились опасения, как и тогда, после необычного приглашения дона Альфонсо.

– Как прикажешь, государь, – ответил он.

В назначенный час Иегуда и Ракель ожидали короля у ворот Уэрты-дель-Рей. Дон Альфонсо приехал без опоздания. Он отвесил глубокий, подчеркнуто вежливый поклон донье Ракели и дружелюбно поздоровался со своим эскривано.

– Ну давай показывай, что вы тут понаделали, – произнес он с нарочитой беспечностью.

Они медленно двинулись через парк. Грядок с овощами уже не было, на их месте красовались цветы, деревца, со вкусом устроенные боскеты. Небольшую рощицу оставили, как она была. А тихий пруд соединили с Тахо узкой протокой, через которую было перекинуто несколько мостиков. Кругом росли апельсиновые деревья, а еще – заботливо окультуренные лимонные деревья с необычайно крупными плодами, каких до сих пор не знали в христианских странах. Иегуда не без гордости указал королю на эти фрукты: мусульмане называли их адамовыми плодами: именно ради того, чтобы отведать их, Адам преступил Божью заповедь.

По широкой, усыпанной гравием дорожке они направились ко дворцу. Над входом, как и над воротами парка, была помещена арабская надпись: «Алафиа – благословение и мир». Они осмотрели покои. Вдоль стен тянулись диваны, с галереек устроенных по верху стен, свисали гобелены, полы были устланы прекрасными коврами, журчание воды навевало прохладу. Мозаики на фризах и потолках еще не были закончены.

– Мы не решились, – пояснил дон Иегуда, – выбрать стихи и изречения, не испросив твоего согласия. Ждем твоих распоряжений, государь.

Было заметно, что дворец произвел сильное впечатление на дона Альфонсо, хоть тот и ограничивался односложными ответами. Обычно король не обращал внимания на внешние и внутренние красоты замков и жилищ. Но сейчас он на все смотрел умудренными глазами. Еврейка права: его бургосский кастильо чудовищно угрюм, а обновленная Галиана прекрасна и удобна. И все же бургосский кастильо ему больше по нраву: тут, посреди размягчающей роскоши, ему было как-то неуютно. Он заставлял себя произносить вежливые слова, слова благодарности, однако мысли его блуждали где-то далеко, и слова становились все скупее. Донья Ракель тоже говорила мало. Постепенно молчаливость передалась и дону Иегуде.

Патио больше напоминал сад, чем двор. Тут тоже была большая чаша с бившим посередине фонтаном, вокруг тянулись аркады, в которых были помещены матовые зеркала, и сад, отражаясь в них, казался бесконечным. С невольным удивлением король не мог не признать, сколь многое сумели сделать эти люди за короткий срок.

– А ты, госпожа моя, – вдруг обратился он к Ракели, – ты не бывала здесь, пока шло переустройство?

– Нет, государь, – ответила девушка.

– Не очень-то любезно с твоей стороны, – заметил Альфонсо, – ведь я же просил твоего совета.

– Мой отец и Ибн Омар гораздо лучше меня разбираются в искусстве строительства и внутреннего убранства, – возразила Ракель.

– А нравится тебе Галиана – такая, какой она стала теперь? – спросил Альфонсо.

– Они выстроили тебе прекрасный дворец, – не скрывая восторга, ответила Ракель. –