В капелле своего замка Альфонсо, преклонив колена, возносил благодарность Всевышнему за то, что наследник его крови наконец-то явился на свет. Наперекор всему он, Альфонсо, скоро вступит в великую войну, во славу Божию он одолеет и Севилью, и Кордову, и Гранаду. Он увеличит свои владения, отодвинет границы королевства далеко на юг. И если он сам не отвоюет у мавров весь полуостров, то Господь благословит его сына и тот завершит начатое.

Дон Иегуда тоже был безмерно счастлив. В последнее время он внешне держался так, будто совершенно уверен в рождении наследника, однако в душе крайне опасался, что королева опять родит дочь. В таком случае донья Леонор не пожалела бы усилий, чтобы утихомирить дона Педро, обручив с ним инфанту Беренгарию, и тогда союз Кастилии с Арагоном и великая война были бы неизбежны. Ныне эта опасность миновала.

Дон Иегуда надеялся, что его радость разделяют все, и в первую очередь дон Манрике – умный и доброжелательный государственный муж. Но тот резко одернул его:

– Не забывай, ты беседуешь с рыцарем-христианином! Я рад, что у короля, нашего государя, появился наследник. И все-таки радость моя омрачается при мысли, что теперь мы, наверное, так и не начнем нашу славную войну. Неужели ты воображаешь, что мне легко будет сойти в могилу, не поквитавшись с басурманами? Неужели ты думаешь, что кастильскому рыцарю приятно смотреть, как король его отсиживается в углу, когда весь христианский мир двинулся войной на неверных? Слова твои, еврей, для меня оскорбительны.

После такой отповеди Иегуда был порядком сконфужен. Но в душе он возносил хвалы Всемогущему, который спас весь полуостров Сфарад и народ Израилев, даровав Кастилии инфанта.

Альфонсо устроил пышные крестины и пригласил в Бургос всех своих придворных. Однако донью Ракель не пригласил.

Зато он выказывал особое расположение своему пажу дону Алазару. Он часто подзывал его к себе и очевидным образом выделял из числа других пажей. Как-то раз у него мелькнула мысль: свежее, красивое лицо Алазара так мало напоминает лицо сестры! Он удивился такой мысли и поскорей прогнал ее от себя.

Иегуда, по случаю крестин, послал королю и донье Леонор изысканные подарки, не забыл он и об инфанте Беренгарии. От него не укрылось, что девочка разочарована и опечалена. По-видимому, до сих пор она думала, что ее все-таки обвенчают с доном Педро, и ей уже грезилась корона Кастилии и Арагона, корона объединенной Испании. Теперь этой мечте конец.

Инфант был окрещен с большой торжественностью. Его нарекли Фернаном Энрике.

А потом дон Иегуда возвратился в Толедо.

Глава 7

Уже во времена Первого крестового похода воители-христиане первым делом обрушились на неверных – евреев – у себя на родине.

Вдохновители движения не желали этого, они мечтали только о том, чтобы освободить Святую землю из-под ига басурман. Однако многие встали под знамена крестоносцев не только из религиозных побуждений. Пылкая вера соединялась у них с жаждой приключений и своекорыстием. Рыцари, ретивый нрав которых на родине хоть как-то ограничивался законом, надеялись стяжать добычу и ратную славу в мусульманских землях. Крепостные вилланы брали крест, чтобы избавиться от угнетения и податей. «Много разного сброду примкнуло к воинству Креста не затем, чтобы искупить грехи, а скорее затем, чтобы содеять новые», – повествовал богобоязненный хронист-современник Альберт Аахенский.

Некто Гильом по прозвищу Плотник[72], выходец из окрестностей Труа, большой смутьян и забияка, собрал толпу воинственно настроенных пилигримов и двинулся с ними к Рейну. К его отряду присоединялись всё новые люди – франки и германцы, скоро их собралось до ста тысяч. Братья-паломники – так стали называть в прирейнских странах этих сомнительных соратников крестоносцев.

«Тогда сбилось в одну кучу много беспутного, необузданного, жестокого люда, как франков, так и германцев, – сообщал хронист-иудей, – и хотели они направиться в Святой град, дабы изгнать оттуда сынов Измаила. Каждый из сих злодеев нашил себе на платье знак креста, и собрались их огромные толпы – мужчины, женщины, дети. Один из них, Вильгельм Плотник – да будет проклято имя злодея! – всех подстрекал такими речами: „Мы идем в поход, дабы отмстить сынам Измаила. Но разве не ютятся в наших землях те самые евреи, отцы коих некогда распяли Господа нашего? Так покараем их прежде всех прочих неверных. Ежели они будут упорствовать и не признают Иисуса за мессию, тогда изничтожим всё племя Иудино“. И внимали они ему, и говорили один другому: „Поступим по совету его“, – и ополчились они на народ Святого завета».

Прежде всего, в шестой день месяца ияра, в субботу, они перебили всех евреев в городе Шпейере. Три дня спустя – в городе Вормсе. Затем двинулись в Кёльн. Здесь епископ Герман пытался защитить своих евреев. «Но врата милосердия были закрыты, – продолжает хронист, – злодеи перебили солдат и накинулись на евреев. Тогда, лишь бы избежать крещения водой, многие из сих несчастных, мужи, жены и дети, привязали себе камни на шеи и бросились в Рейн, восклицая: „Слушай, Израиль, Адонай, Бог наш, Адонай один, и нет другого бога“».

Подобное произошло в Трире, как и в Майнце.

О событиях в Майнце сказано в хронике так: «В третий день месяца сивана, о коем учитель наш Моисей некогда сказал: будьте готовы к третьему дню, когда я сойду с Синая[73], – в сей третий день сивана, в полдень, граф Эмихо Лейнингенский – да будет проклято имя злодея! – подошел к стенам города с большим отрядом, и горожане открыли перед ними ворота. И злодеи говорили один другому: „Отмстим же ныне за кровь Распятого“. Сыны Святого завета вооружились, дабы защитить себя, но разве могли они, изнемогшие от скорби и долгого поста, противиться супостатам! Они отчаянно обороняли от сих разбойников крепкие ворота, ведшие во внутренний двор архиепископского замка; но за прегрешения наши не дал им Господь превзойти злодеев силой. Видя, что участь их решена, обороняющиеся говорили, пытаясь вдохнуть мужество один в другого: „Сейчас враги наши истребят нас, но души наши не умрут, а вступят в светлый сад Эдема. Блаженны мертвые, умершие ради имени Бога единого“. И они