– Ничего, продолжайте.

– Она позволила ему промотать целое состояние и, мне кажется, отдала бы ему весь мир, если бы он принадлежал ей. Она работает день и ночь и не ропщет, когда этот баловень, этот изверг отбирает у нее даже деньги, отложенные на покупку одежды детям, или последний кусок хлеба. Три дня назад она продала свои волосы, а какие у нее были прекрасные волосы! Никогда я таких не видывал. Он пришел, она не успела спрятать золотой, и любовник выпросил эти деньги. За улыбку, за ласку она отдала стоимость двух недель жизни и спокойствия! Разве это не ужасно и не возвышенно в одно и то же время? Но лицо ее уже осунулось от работы. Плач детей надрывает ей душу, она заболела; сейчас она стонет на своем убогом ложе. Сегодня вечером ей нечего было есть, нечего было дать детям, а у них уж не было сил кричать; когда я пришел, они молчали.

Орас Бьяншон умолк. В эту минуту граф де Гранвиль, как бы помимо воли, опустил руку в жилетный карман.

– Я догадываюсь, мой юный друг, – сказал старик, – она жива только потому, что вы ее лечите.

– Ах, бедное создание! – воскликнул врач. – Как не помочь ей? Мне хотелось бы быть богаче, так как я надеюсь излечить ее от этой любви.

– И вы хотите, чтобы я сочувствовал ее нищете? – спросил граф, вынимая из кармана руку; но врач не увидел в ней банковых билетов, которых его покровитель, казалось, искал. – Да ведь такие наслаждения я готов был бы оплатить всем своим состоянием! Эта женщина чувствует, живет. Если бы Людовик XV мог встать из гроба, разве не отдал бы он королевства за три дня жизни и молодости? Не так ли поступили бы миллиарды мертвецов, миллиарды больных, миллиарды стариков?

– Бедная Каролина! – воскликнул врач.

При этом имени граф де Гранвиль вздрогнул, схватил врача за руку, и тому показалось, что он попал в железные тиски.

– Ее зовут Каролина Крошар? – спросил председатель суда изменившимся голосом.

– Так вы ее знаете?.. – проговорил врач удивленно.

– А негодяя зовут Сольве?.. О, вы сдержали слово! – воскликнул председатель суда. – Вы взволновали меня. Более страшного ощущения я не испытаю до того дня, когда мое сердце обратится в прах. Это потрясение – еще один подарок, дарованный мне адом, но я все же расквитаюсь с ним.

В это время граф с врачом дошли до угла Шоссе д’Антен. Председатель остановился; тут же, возле тумбы, стоял один из тех ночных бродяг с корзиной за плечами и с крюком в руке, которых во время революции шутливо прозвали членами комитета по розыскам. У тряпичника было характерное старческое лицо, вроде тех, которые обессмертил Шарле в своих размашистых карикатурах.

– Что, часто тебе попадаются тысячефранковые билеты? – спросил у него граф.

– Случается, хозяин.

– И ты их возвращаешь?

– Смотря по обещанному вознаграждению.

– Вот такой человек мне и нужен! – воскликнул граф, показывая тряпичнику тысячефранковый билет. – Возьми и запомни: я даю тебе эту бумажку с одним условием: ты должен растратить все деньги в кабаке, напиться пьяным, устроить драку, поколотить любовницу, подбить глаза приятелям. Это поднимет на ноги стражу, фельдшеров, аптекарей, а возможно, также жандармов, королевских прокуроров, судей, тюремщиков. Не меняй ничего в этой программе, иначе дьявол рано или поздно отомстит тебе.

Чтобы правдиво изобразить эту ночную сцену, надо бы владеть карандашом, как Шарле и Калло, или кистью, как Тенирс и Рембрандт.

– Вот я и свел счеты с адом и получил удовольствие за собственные деньги, – проникновенно сказал граф, указывая изумленному врачу на не поддающееся описанию лицо тряпичника, который застыл с разинутым ртом. – Что касается Каролины Крошар, – продолжал граф, – пусть она умирает в муках голода и жажды, слыша раздирающие крики умирающих детей, сознавая всю низость своего возлюбленного. Я не дам ни гроша, чтобы избавить ее от страданий, а вас я не желаю больше знать, так как вы ей помогли…

Граф покинул остолбеневшего Бьяншона и исчез в темноте; шагая с юношеской стремительностью, он быстро дошел до улицы Сен-Лазар и у подъезда своего особняка с удивлением заметил карету.

– Господин королевский прокурор прибыл час тому назад и желает говорить с вами, ваше сиятельство, – доложил ему камердинер. – Он ожидает в спальне.

По знаку Гранвиля слуга удалился.

– Почему вы пренебрегли моим приказанием? Ведь я запретил своим детям являться ко мне без зова, – заметил старик, входя, своему сыну.

– Отец, – ответил королевский прокурор почтительным и неуверенным голосом, – смею надеяться, что вы меня простите, после того как выслушаете.

– Ваш ответ вполне благопристоен. Садитесь, – сказал старик, указывая молодому человеку на стул. – Говорите, – буду ли я сидеть или ходить, прошу вас не обращать на меня никакого внимания.

– Отец, – начал барон, – сегодня, в четыре часа дня, какой-то юноша, почти мальчик, был задержан у моего друга, где он совершил довольно крупную кражу. Этот юноша сослался на вас, он выдает себя за вашего сына.

– Как его зовут? – вздрогнув, спросил граф.

– Шарль Крошар.

– Довольно, – сказал отец повелительно. Он стал ходить по комнате в полном молчании, которое сын не решался нарушить. – Сын мой… – Эти слова были произнесены таким ласковым, таким отеческим тоном, что молодой прокурор затрепетал. – Шарль Крошар сказал правду. Я очень доволен, что ты пришел, дорогой мой Эжен, – прибавил старик. – Вот, возьми, – продолжал он, протягивая сыну объемистую пачку банковых билетов. – Тут довольно крупная сумма, употреби ее в этом деле, как сочтешь нужным. Я полагаюсь на тебя и заранее одобряю все твои распоряжения как в настоящем, так и в будущем. Эжен, дитя мое, подойди, поцелуй меня. Возможно, мы видимся в последний раз. Завтра я подам королю прошение об отставке; я уезжаю в Италию. Если отец и не обязан давать детям отчет в своей жизни, то должен завещать им опыт, за который дорого заплатил судьбе: ведь этот опыт – часть их наследства! Когда ты решишь жениться, – продолжал граф, невольно вздрогнув, – не совершай легкомысленно этого шага, самого серьезного из всех, к каким нас обязывает общество. Постарайся тщательно изучить характер женщины, с которой ты собираешься себя связать. Кроме того, спроси у меня совета, я сам хочу судить о ней. Отсутствие взаимного понимания между супругами, какой бы причиной это ни