– Не ты одна.

– В том-то и дело. Никогда не предугадаешь, к чему приведет твоя ошибка. Зато ты можешь уйти и оставить все позади.

– Не все. Я не могу оставить тебя. Пойдешь ли ты со мной, Мари?

Она вскочила.

– Как подло, Эмиль! Ты ведь знаешь, я не такая! Но что, что мне делать, когда ты меня так мучаешь?.. – жалобно воскликнула она.

– Мари, я больше тебя не потревожу, если ты скажешь мне только одно. Остановись на минутку, посмотри на меня… Нет, никто нас не увидит, все спят… Это всего лишь светлячок. Мари, остановись и ответь мне!

Эмиль схватил ее за плечи и легонько встряхнул, словно пытаясь разбудить. Она спрятала лицо у него на плече.

– Не спрашивай меня больше ни о чем! Одно знаю: я бесконечно несчастна… Смешно – воображала, будто все обойдется, когда ты вернешься. Ах, Эмиль! – Вцепившись в его рукав, она разрыдалась. – Что же мне делать, если ты не уедешь? Мне не уехать, а кто-то из нас должен, разве ты не видишь?

Эмиль, оцепенев, молча смотрел на нее. Белое платье Мари казалось в темноте серым, за ее спиной вились над полем светлячки, и вся она походила на восставший из могилы призрак, молящий о покое. Он положил ладонь на ее склоненную голову.

– Клянусь честью, Мари, если ты скажешь, что любишь меня, я уеду.

Она подняла к нему заплаканное лицо.

– Как же я могу не любить тебя? Разве ты не знал?..

И Эмиль содрогнулся всем телом.

Проводив Мари до калитки, он всю ночь бродил по полям, пока свет утра не погасил мерцание звезд и светлячков.

III

Как-то вечером, неделю спустя после свадьбы Сигны, Эмиль, устроившись в гостиной, укладывал в сундук свои книги. Время от времени он задумчиво выходил из комнаты и возвращался с забытым томом, только чтобы равнодушно сунуть его к остальным. Собираться ему не хотелось, и в будущее он смотрел без надежды.

Александра днем помогала ему уложить вещи, а теперь сидела в гостиной и шила. Ходя мимо, Эмиль думал, что ему никогда еще не было так тяжело расставаться с сестрой, не считая самого первого отъезда в колледж. Теперь он уезжал в Омаху, где до октября планировал учиться у шведского юриста, а затем поступить в школу права в Анн-Арборе, что в Мичигане. Предполагалось, что на Рождество Александра приедет туда (нешуточное путешествие для нее) и проведет с братом несколько недель.

Эмиль чувствовал, что нынешний отъезд, в отличие от всех предыдущих, – окончательный. Дом останется позади, и начнется новая, непонятная глава жизни. Как строить будущее, он пока не представлял, и чем больше думал, тем менее ясными становились идеи. Ясно было одно: пора вернуть Александре долг за все, что она для него сделала, и для начала это неплохая цель.

Собирая книги, Эмиль будто выкорчевывал себя из прежней жизни. Наконец он бросился на старую деревянную кушетку, на которой спал в детстве, и уставился в потолок, где помнил каждую трещинку.

– Устал? – спросила Александра.

– Ленюсь, – пробормотал он и, повернувшись на бок, стал рассматривать ее лицо, освещенное лампой. Пока Мари не сказала, что Александра красивая женщина, Эмилю это не приходило в голову. Что там – он и вовсе не видел в ней женщину, лишь сестру. Посмотрев на портрет Джона Бергсона, он подумал: «Нет, она пошла не в отца. Наверное, я больше на него похож». Неожиданно он спросил:

– Александра, а твой старый ореховый секретер раньше принадлежал отцу?

– Да, это одна из первых вещей, что он купил для нашего прежнего деревянного дома, – ответила сестра, не отрываясь от шитья. – По тем временам – большая роскошь. Отец очень много переписывался с друзьями в Старом Свете. До самой смерти он получал от них письма, и ни разу никто не упрекнул его за позор деда. Помню, как отец сидел здесь по воскресеньям в белой рубашке и аккуратно строчил страницу за страницей. У него был красивый ровный почерк, почти как на гравюрах. Ты пишешь похоже, когда стараешься.

– А дед настоящий подлец, да?

– Он женился на непорядочной женщине и после этого, увы, действительно стал подлецом. Когда мы сюда только приехали, отец мечтал, как сделает большое состояние и вернется в Швецию, чтобы выплатить бедным морякам все, что растратил дед.

Эмиль поерзал на кушетке.

– Думаю, это хороший поступок. Отец ведь был не таким, как Лу или Оскар? Я почти не помню его до болезни.

– О, совсем не таким! – горячо воскликнула Александра, отложив шитье. – Он имел больше возможностей чего-то добиться в жизни, пусть и не богатства. Отец был тихим, но очень умным человеком. Ты бы им очень гордился, Эмиль.

Александра чувствовала, что брату нужен родной человек, которым можно восхищаться. Она знала, что Эмиль стыдится самодовольных и нетерпимых братьев – его неприязнь была очевидна, хотя он почти об этом не говорил. С тех пор как он поступил в колледж, Лу и Оскар относились к нему неодобрительно и порадовались бы, провались он в университете. У них вызывала негодование его новая манера говорить, одеваться и мыслить – хотя о последнем они могли лишь догадываться, поскольку Эмиль не разговаривал с ними ни о чем, кроме семейных дел. Все его увлечения они считали претенциозными.

Александра вновь взялась за шитье.

– Я помню отца довольно молодым. В Стокгольме он состоял в мужском хоре какого-то музыкального общества, и я ходила с матерью слушать их пение. В хоре было человек сто, все в длинных сюртуках и белых галстуках. Я привыкла видеть отца в синем сюртуке и очень гордилась, когда узнала его среди хористов. Помнишь ту шведскую песенку про юнгу, которой он тебя научил?

– Да. Я часто пел ее мексиканцам, они любят все необычное. – Помолчав, Эмиль задумчиво спросил: – Отцу здесь тяжело пришлось, да?

– Верно. И умер он в тяжелые времена. А все же у него была надежда: он верил в эту землю.

– И в тебя, наверное, – негромко произнес Эмиль.

Повисло молчание – теплое, дружеское, полное абсолютного взаимопонимания, в котором брат с сестрой вместе провели многие счастливые часы.

Внезапно Эмиль проговорил:

– Лучше Лу и Оскару было остаться бедными, правда?

Александра улыбнулась.

– Возможно, однако я бы не пожелала такого их детям. У меня большие надежды на Милли.

Эмиль пожал плечами.

– Не знаю, мне кажется, чем