Дон Альфонсо сидел угрюмый, погруженный в размышления.

– Африканское войско явится на помощь севильцам, это верно, – наконец вымолвил он. – Но я ведь тоже буду не один. Крестоносцы, которые высадятся на побережье, придут на подмогу, когда я ударю по мусульманам. Они и прежде помогали нам.

– Крестоносцы будут прибывать небольшими отрядами, – возразил Манрике, – они не смогут противостоять дисциплинированной, отменно организованной армии халифа.

Но поскольку король все еще не сдавался, дону Манрике пришлось назвать истинную причину, по которой кастильцам придется бездействовать. Он взглянул дону Альфонсо в лицо и произнес медленно и отчетливо:

– Рассчитывать на победу можно только в том случае, если ты, государь, заручишься поддержкой твоего коронованного брата-арагонца. Причем его поддержка должна исходить от чистого сердца, он должен верить тебе всецело. Надо, чтобы дон Педро добровольно препоручил тебе командование. Если не будет единоначалия, христианские армии нашего полуострова не смогут противостоять халифу.

В душе дон Альфонсо понимал, что это так. Он ничего не ответил. На том и кончилось заседание совета.

Когда он остался один, его охватило настоящее бешенство. Скоро ему исполнится тридцать три года, он прожил целый человеческий век, а судьба так и не позволила ему свершить хоть что-то воистину великое. Александр в том же возрасте покорил целый мир. Теперь наконец явилась великая, единственная возможность – начинается крестовый поход. А эти, эти – своими неопровержимыми, хитрыми рассуждениями они стараются ему воспрепятствовать, они не дадут ему завоевать славу нового Сида Кампеадора.

Но нет, он не позволит, чтобы они лишили его великого жребия. И если этот молокосос, этот вшивый арагонский мальчишка, откажется поставить войско под его начало – что ж, он выступит в поход без него. Сам Бог назначил ему предводительствовать рыцарями Запада, и он никому не позволит вырвать у себя из рук это священное право. Он и без арагонцев раздобудет подкрепление для своего войска. Ему помогут крестоносцы, которые прибудут в его владения. Их поддержка потребуется на несколько месяцев, а потом пусть себе плывут дальше, в Святую землю. Если у него – сверх собственного, кастильского войска – будет еще двадцать тысяч солдат, он завоюет весь Андалус, дойдет до южного побережья и вторгнется в Африку прежде, чем халиф успеет собрать войско. И тогда этот Якуб аль-Мансур дважды пораскинет мозгами, стоит ли обнажать восточную границу своей державы ради того, чтобы удержать Андалус.

Нужны только деньги. Деньги на поход, который продлится не меньше полугода, деньги, которых достанет на жалованье наемным солдатам.

Он распорядился, чтобы пришел Иегуда.

Иегуда, когда ушей его достигла весть о новом крестовом походе, встревожился, но в то же время ощутил сильнейший внутренний подъем. Вот и пришла великая война, которой все опасались; на границах между исламом и христианским миром опять неспокойно, а значит, перед ним, Иегудой, открывается великое поприще, его ждет высокая миссия. Кто же, как не он, эскривано кастильского короля, сможет даровать мир полуострову?

Он не мог лишний раз не подивиться мудрости своего друга Мусы. Всю жизнь Муса внушал ему: сохраняй невозмутимость, поменьше хлопочи, поменьше исчисляй и взвешивай, покорись судьбе, ибо она повергает в прах все расчеты и планы. Но он, Иегуда, не мог отказаться от привычки рассчитывать все заранее, не мог сидеть в бездействии. Когда по вине короля едва не разразилась война с Арагоном, к каким только хитростям не прибег он, Иегуда. Он так старался, он изъездил всю страну – сначала север, потом юг, потом опять север, – вел какие-то переговоры, вступал в какие-то сделки. Потом то же самое пошло по второму кругу, и когда он постиг, что все расчеты были тщетны, он возроптал на самого Бога. Но судьбе, мудрой и лукавой, как и друг его Муса, угодно было распорядиться таким образом, чтобы великое благо произросло из того, что казалось ему величайшим злом. Распри с Арагоном, которые он так старался отвратить, теперь не позволят дону Альфонсо вступить в войну. Выходит, не его, Иегуды, дальновидные расчеты и взвешивания, а дурацкая, безрассудная выходка дона Альфонсо принесет счастье и мир полуострову.

Из Севильи приехал книготорговец и издатель Хакам. Он был самым крупным из книготорговцев западного мира; сорок писцов трудились на него; в его прекрасной лавке было отведено свое особое место книгам, относившимся к каждому из разделов знания. Он вручил дону Иегуде подарок от эмира Абдуллы – оригинальную рукопись «Жизнеописания» Ибн Сины. Умерший полтораста лет тому назад Ибн Сина считался величайшим мыслителем исламского мира; даже христианские ученые, которым он был известен под именем Авиценны, ценили его необычайно высоко. За обладание манускриптом, ныне подаренным Иегуде, в свое время шли страшные раздоры. Один кордовский халиф, чтобы заполучить рукопись, убил ее владельца, а заодно истребил весь его род. Иегуда не мог сдержать бурной радости, настолько поразил его бесценный подарок эмира, он тут же побежал к Мусе – друзья трепетно, с душевным волнением рассматривали письмена, в которых сей перс, мудрейший из смертных, запечатлел для потомства свою жизнь.

Вместе с подарком Хакам изустно передал секретное сообщение эмира. Абдулла велел предупредить своего друга Иегуду: халиф Якуб аль-Мансур уже занят военными приготовлениями. При первом же известии, что христиане напали на Севилью, он во главе огромного воинства переправится на полуостров; для этой цели он возвратился в Маррaкеш от восточных границ своей державы. Эмир Абдулла убежден, что друг его Ибрагим не менее, чем он сам, заботится о сохранении мира. Всем будет во благо, если он предостережет королей неверных.

Об этом-то и думал Иегуда, входя в покои дона Альфонсо.

– Вот наконец ты и явился, мой эскривано, – с язвительной учтивостью приветствовал его король. – Уже оправился от своих недугов? Жаль, что ты не принял участия в последнем обсуждении.

– Я бы все равно не мог подать тебе иного совета, чем остальные твои фамильярес. Будучи твоим эскривано, я обязан с еще бо`льшим рвением, чем они, ратовать за нейтралитет. Возьми в рассуждение следующее, государь. Если ты сейчас примешь крест, к войску твоему присоединятся многие, кого тебе вряд ли хочется видеть в числе своих ратников. Иные твои незакрепощенные земледельцы[66] решат стать солдатами, чтобы воспользоваться преимуществами, которые предусмотрены для крестоносцев. Они сбросят с плеч бремя каждодневных трудов и станут кормиться за твой счет, вместо того чтобы кормить тебя и твоих баронов. Это нанесло бы огромный ущерб хозяйству страны.

– Хозяйству! – с насмешкой повторил Альфонсо. – Да что ты понимаешь, убогий меновщик! Что значит «хозяйство», когда надобно встать на защиту чести Божией и кастильского короля!

Дон