Хуан Кариньо внимательно посмотрел на гостя. Со дня встречи тот внушал ему доверие. Сеньор президент не просто так пригласил приезжего в свой дворец: он решил посвятить его в тайну своей власти. «Когда я умру, кто-то должен продолжить мою миссию по очищению мира от злых слов. Иначе что станет с нашим народом?» Однако прежде следовало выяснить, чистое ли у преемника сердце.

– Метаморфозы! Что значило бы слово «метаморфозы» без словаря? Просто горстка черных букв.

Хуан Кариньо заметил, какой эффект произвели эти слова на приезжего: его лицо превратилось в лицо десятилетнего ребенка.

– А что значило бы «конфетти»?

Это слово вызвало целый праздник в глазах Фелипе Уртадо, и Хуан Кариньо обрадовался.

Лучи могла часами его слушать. «Какая жалость! Не будь он сумасшедшим, имел бы настоящую власть, и мир был бы таким же ярким, как праздник». – И Лучи становилось грустно от мысли, что такой человек живет в борделе. Девушка хотела понять, когда именно Хуан Кариньо превратился в сеньора президента, и никак не могла найти трещину, которая разделяла эти два образа: через эту трещину ускользало счастье мира; из этой ошибки родился человечек, запертый в публичном доме, без надежды вернуть свое блестящее предназначение. «Может быть, ему приснилось, что он сеньор президент, и он так и не проснулся, и ходит теперь во сне, но с открытыми глазами», – думала Лучи, вспоминая свои собственные сны и свое странное поведение в них. Поэтому она подавала Хуану Кариньо много кофе и обращалась с ним бережно, точно с лунатиком. «На случай, если он проснется…» – И она вглядывалась в глаза сеньора президента, пытаясь обнаружить в них удивительный мир снов: как они спиралями крутятся к небу; как слова угрозами падают в одиночестве; как деревья растут в ветре; как синие моря разливаются над крышами домов. Разве сама она не летала во сне? Летала. Над улицами, которые тоже летали, преследуя ее, а внизу ждали фразы. Если бы Лучи проснулась посреди такого сна, она бы точно поверила в существование своих крыльев, и люди говорили бы со смехом: «Посмотрите на Лучи. Сумасшедшая. Считает себя птицей». Поэтому девушка постоянно следила за Хуаном Кариньо, пытаясь понять, удастся ли ей его разбудить.

– Если пожелаете погрузиться в мир слов, приходите сюда, мои словари к вашим услугам, – услышала Лучи слова сеньора президента.

– Спешу заверить, ваше приглашение не пропадет даром, – ответил гость с улыбкой.

– У меня есть три тома словаря английского языка. Мне удалось добыть не все… Вот несчастье!

И Хуан Кариньо погрузился в глубокую печаль. У кого сейчас эти книги? Бедствие, царившее в мире, совсем его не удивляло.

Лучи вышла из комнаты и вернулась через несколько минут, держа в руках оранжевый словарь с золотыми буквами. Хуан Кариньо с почтением взял книгу и начал показывать новому другу свои любимые слова. Он произносил их по слогам, таким образом, чтобы их сила рассеивала мрак Икстепека и избавляла город от власти слов, сказанных на улице или в кабинете Франсиско Росаса. Внезапно сеньор президент остановился и серьезно взглянул на собеседника.

– Полагаю, вы ходите на мессу.

– Да. По воскресеньям.

– Не лишайте нас вашего голоса. Литании так прекрасны!

И Хуан Кариньо принялся нараспев читать молитву.

– Уже больше половины второго, а огонь даже не разожгли, – объявила Таконситос, чья растрепанная голова показалась в дверном проеме.

– Половина второго? – переспросил Хуан Кариньо, прерывая молитву.

Ему хотелось забыть грубый голос женщины, вернувший его к жалкому существованию в доме с грязными стенами и кроватями.

– Половина второго! – повторила женщина, и ее голова исчезла в дверном проеме так же, как и появилась.

– Вольнодумка… Такие люди превратили наш мир в кошмар, – сказал Хуан Кариньо сердито.

Он встал и медленно подошел к Фелипе Уртадо.

– Сохраните мой секрет. Алчность генерала не знает границ. Он вольнодумец, который уничтожает все прекрасное и тайное. Он может начать гонения на словари, что вызовет катастрофу. Человечество потеряется в хаосе языка, и мир рухнет, превратившись в пепел.

– Мы будем как собаки, – пояснила Лучи.

– Хуже, потому что собаки умеют лаять организованно, хоть нам это и непонятно. Знаете ли вы, что такое вольнодумец? Это человек, отказавшийся от мысли.

И господин президент проводил гостя до дверей:

– Наилучшие пожелания сеньоре Матильде и сеньору Хоакину, весьма сожалею, что они никогда не заходят ко мне в гости.

Хуан Кариньо в задумчивости замер на пороге, махая на прощанье приезжему, который удалялся в лучах послеполуденного солнца. Затем с грустью закрыл дверь, вернулся в неряшливую гостиную и сел в то же самое кресло, стараясь не замечать разбросанные по полу окурки и грязь вокруг.

– Сеньор президент, нам птица славы пропела! Сейчас принесу вам такос, – сказала Лучи, пытаясь его развеселить. Остальные женщины в этот час только начинали вставать.

Я был так несчастен тогда, что часы для меня сливались в однообразную массу, а память превращалась в ощущения. Несчастье, как и физическая боль, уравнивает минуты. Все дни становятся одним и тем же днем, действия – одним и тем же действием, а люди – одним человеком. Мир теряет разнообразие, свет исчезает, чудеса отменяются. Инерция тех повторявшихся дней сдерживала меня, заставляя наблюдать за бесполезным бегом времени и ожидать чуда, которое все никак не происходило. Будущее было повторением прошлого. Неподвижный, позволял я жажде точить каждый мой уголок. Чтобы разбить окаменевшие дни, у меня оставался лишь тщетный мираж насилия, и жестокость свирепствовала над женщинами, уличными псами и индейцами. Мы будто жили в трагедии, в застывшем времени, где все герои гибнут, пойманные в ловушку момента. Напрасно совершали они все более и более кровавые деяния. Мы отменили время.

Новость о прибытии незнакомца разнеслась с быстротой молнии. Время, впервые за много лет, пронеслось по моим улицам, озаряя их и отражаясь светом на камнях и листве; в миндальных деревьях защебетали птицы, солнце с наслаждением поднялось над горами; прислуга в кухнях шумно обсуждала прибытие чужака. Запах настоя из апельсиновых листьев проник в спальни, пробуждая дам от их бесполезных