По вечерам они с Денни погружались в изучение большой карты. С помощью справочника они составили список городов, потом, постепенно вычеркивая, оставили только восемь названий. Два города из этих восьми находились в Стаффордшире, три – в Нортгемптоншире и три – в Уорикшире.

В следующий понедельник Денни уехал и отсутствовал неделю. За эти семь дней Эндрю почувствовал, что к нему быстро возвращается прежняя потребность работать, делать собственное, настоящее дело вместе с Хоупом и Денни. Им овладело громадное нетерпение. В субботу он прошел пешком всю дорогу до Абергавенни, чтобы встретить поезд – последний на этой неделе. Денни не приехал. Возвращаясь домой разочарованный, так как предстояло ожидать еще две ночи и целый день, Эндрю неожиданно увидел у ворот гостиницы маленький темный «форд». Он ринулся в дом. Здесь, в освещенной лампой трапезной, сидели Денни и Хоуп за чаем и яичницей с ветчиной, а на буфете стояли взбитые сливки и жестянки с компотом из персиков.

Последние два дня они были совершенно одни в Лантони. Рассказ Филипа о его поездке был вступлением к горячим дебатам. Снаружи ливень и град барабанили в стекла. Погода окончательно испортилась. Но им было все равно.

Два города из тех, где побывал Денни, – Френтон и Стенборо, – как выразился Хоуп, «созрели для медицинского обслуживания». Это были солидные сельскохозяйственные центры, где недавно стала развиваться новая отрасль промышленности. В Стенборо был только что построен завод по производству подшипников, во Френтоне – большой сахарный завод. Население увеличивалось, на окраинах, как грибы, вырастали дома. Но медицинское обслуживание отставало. Во Френтоне имелась только сельская больница, в Стенборо – не было никакой. Если требовалась неотложная помощь, больных везли в Ковентри, за пятнадцать миль.

Этих подробностей было достаточно, чтобы они насторожились, как собаки, учуяв след. Но у Денни были в запасе еще более обнадеживающие сведения. Он вытащил план Стенборо, вырванный из путеводителя, и сказал:

– К сожалению, не могу скрыть от вас, что я стащил его из гостиницы в Стенборо. Хорошее начало, а?

– Живее! – нетерпеливо перебил его Хоуп. – Что означает вот этот крестик?

– Это – рыночная площадь, – объяснял Денни, когда все трое склонились над планом. – По крайней мере, она примыкает к рынку. Она в самом центре города, высоко на холме, и оттуда очень красивый вид. Вам знакомы такого рода города: кольцо домов, лавок, контор, особняки и старые, много лет существующие предприятия, архитектура, пожалуй, георгианская, низкие окна и портики. Самый главный врач в городе – не человек, а настоящий кит. Я его видел: внушительная багровая физиономия, вроде бараньей отбивной. У него два помощника и собственный дом на площади. – Денни говорил с мягкой иронией. – А как раз напротив, по другую сторону чудесного гранитного фонтана, посреди площади, стоят два пустующих дома – большие комнаты, полы в исправности, хороший фасад. И дома эти продаются. Я думаю…

– И я тоже, – подхватил Хоуп, не переводя дыхания, – я вам сразу говорю, что мне ничего так не хочется, как маленькой лаборатории напротив этого фонтана.

Они продолжали толковать между собой. Денни рассказывал новые любопытные подробности.

– Право, – сказал он в заключение, – мы все трое, должно быть, совсем рехнулись. Такие затеи осуществляются с успехом в больших городах Америки, где все великолепно организовано и имеются огромные капиталы. Но тут – в Стенборо! И ни у кого из нас нет больших денег! Потом мы, наверное, будем адски ссориться друг с другом. Но все же…

– Ну и достанется же бедной бараньей отбивной! – воскликнул Хоуп, вставая и потягиваясь.

В воскресенье они сделали еще шаг: отправили Хоупа в объезд с тем, чтобы он на обратном пути, в понедельник, заехал в Стенборо. Решено было, что Денни и Эндрю приедут туда в среду, встретятся с ним в гостинице и один из них осторожно наведет нужные справки у местных агентов по продаже домов.

Хоуп уехал рано утром, умчался, разбрызгивая грязь, в своем «форде» раньше, чем остальные кончили завтракать. Небо по-прежнему было сплошь покрыто тучами, но день вставал ветреный и бодрящий. После завтрака Эндрю вышел на часок пройтись. Было радостно чувствовать себя снова пригодным к жизни, работа манила его, мысль о клинике увлекала своей новизной. До сих пор он не сознавал, как эта затея ему дорога. Теперь она была близка к осуществлению.

Когда он вернулся домой в одиннадцать часов, привезли почту – целую пачку писем, пересланных из Лондона. Эндрю сел за стол, предвкушая удовольствие. Денни у очага читал утреннюю газету.

Первое письмо было от Мэри Боленд. Он разбирал убористо исписанные странички. Лицо его потеплело от улыбки. Письмо начиналось выражениями сочувствия и надежды, что он совсем теперь оправился. Дальше Мэри коротко сообщала о себе. Ей лучше, гораздо лучше, она почти здорова. Вот уже пять недель у нее нормальная температура. Она ходит и занимается гимнастикой. Она так пополнела, что он ее, наверное, не узнает. Она спрашивала, не может ли Эндрю приехать навестить ее. Мистер Стиллман уехал обратно в Америку на несколько месяцев и оставил вместо себя своего ассистента, мистера Марленда. Мэри писала, что не знает, как и благодарить Эндрю, поместившего ее в «Бельвью».

Эндрю дочитал письмо, повеселев от известия о выздоровлении Мэри. Затем, отложив несколько циркуляров и реклам в дешевых конвертах с полупенсовыми марками, взял следующее письмо. Конверт был длинный, казенного типа. Он вскрыл его, вынул плотный листок бумаги.

Улыбка исчезла с его лица. Он смотрел на письмо, точно не веря глазам. Зрачки его расширились. Он побелел как мел. Целую минуту он оставался неподвижным и все смотрел, смотрел на письмо.

– Денни, – наконец сказал он тихо, – взгляните!

XXI

Два месяца назад, когда Эндрю довез миссис Шарп до станции «Ноттинг-Хилл», она доехала затем подземкой до «Оксфорд-серкус», а оттуда торопливо пошла по направлению к Куин-Энн-стрит. Она договорилась со своей приятельницей, сестрой Трент, служившей у доктора Хэмптона, пойти вместе в Королевский театр, где Луи Савори, которым обе они восторгались, выступал в «Герцогине». Но так как было уже четверть девятого, а спектакль начинался без четверти