– Ну и что же?

– Вот потому-то я хочу съездить с тобой вместе к Стиллману. «Бельвью» – самое чудесное местечко, какое ты когда-либо видела. Если я сумею убедить Стиллмана принять Мэри… О, я не только буду доволен, я почувствую, что сделал что-то настоящее!

Кристин сказала решительно:

– Мы поедем, как только ты будешь готов.

Одевшись, Эндрю сошел вниз, написал длинное письмо Денни и второе – Хоупу. У него было сегодня только три необходимых визита, и по дороге он отправил письма. Затем, после легкого завтрака, они с Кристин поехали в Уиком.

Несмотря на то что нервы у Эндрю все еще были взвинчены, поездка его развеселила. Он более чем когда-либо чувствовал, что счастье внутри нас и, что бы ни говорили циники, не зависит от мирских благ. Все те месяцы, когда он гнался за богатством и положением в свете и всеми видами материального успеха, он воображал себя счастливым. Но он не был счастлив. Он жил в какой-то лихорадке и чем больше имел, тем большего жаждал. «Деньги, – думал он сейчас с горечью, – все из-за этих грязных денег». Сначала он уверял себя, что хочет зарабатывать тысячу фунтов в год. Когда же добился такого заработка, он тотчас удвоил намеченную себе цифру. Но когда и этот предел был достигнут, он им не удовольствовался. И так продолжалось все время. Он хотел все большего и большего. Это в конце концов погубило бы его.

Он посмотрел украдкой на Кристин. Как она, должно быть, страдала по его вине! Но если он нуждался в подтверждении того, что теперь принял здравое решение, ему стоило только посмотреть на ее преображенное, сияющее лицо. Оно больше не было красиво, потому что на нем лежал след жизненных тревог: темные круги под глазами, легкая впалость щек, когда-то таких крепких и румяных. Но это лицо всегда оставалось ясным и правдивым. А оживление, которым оно горело теперь, было так трогательно-прекрасно, что новый взрыв раскаяния больно ударил Эндрю по сердцу. Он поклялся себе, что никогда в жизни больше ничем не огорчит Кристин.

Они приехали в Уиком около трех часов, направились вверх по проселочной дороге, которая шла по гребню гор за Лейси-Грин. Клиника «Бельвью» была расположена в очень живописном месте, на небольшом плоскогорье, несмотря на то что с севера его защищали горы, отсюда открывался вид на обе долины.

Стиллман принял их сердечно. Этот сдержанный, замкнутый человек редко выражал энтузиазм, но в доказательство того, что приезд Эндрю ему приятен, он показал им свое создание во всей его красоте.

Клиника был небольшой, но, несомненно, образцовой. Два боковых крыла соединялись средним зданием, где помещалось управление. Над вестибюлем и конторой расположен был прекрасно оборудованный лечебный кабинет, южная стена которого вся была из специального стекла. Такое же стекло было во всех окнах; отопление и вентиляция представляли собой последнее слово техники. Эндрю осматривал здание с его новейшими усовершенствованиями и невольно сравнивал с ветхими, построенными сотни лет назад лондонскими больницами и теми старыми, плохо оборудованными жилыми домами, которые изображали собой лечебницы.

Показав все гостям, Стиллман угостил их чаем. И за чаем Эндрю стремительно изложил свою просьбу.

– Я терпеть не могу беспокоить людей просьбами, мистер Стиллман. – (Кристин не могла не улыбнуться, услышав эту почти забытую фразу.) – Но мне бы хотелось знать, не можете ли вы поместить здесь одну мою больную. Начальная стадия туберкулеза. Вероятно, потребуется пневмоторакс. Видите ли, это дочь моего большого приятеля, дантиста, и там, куда я ее устроил, она не поправляется.

Что-то вроде улыбки засветилось в бледно-голубых глазах Стиллмана.

– Неужели вы хотите направить ко мне свою пациентку? Здешние врачи этого не делают, не в пример их американским коллегам. Вы забываете, что здесь я шарлатан, открывший мнимый санаторий, что-то вроде знахаря, который заставляет своих больных ходить босиком по росе, а на завтрак есть одну только тертую морковь.

Но Эндрю не улыбнулся.

– Я вовсе не шучу, мистер Стиллман. Я очень серьезно прошу вас об этой девушке. Я… я очень тревожусь за нее.

– Но боюсь, у нас все занято, мой друг. Несмотря на антипатию ко мне вашей медицинской братии, у меня имеется длинный список ожидающих очереди. Странно… – Стиллман наконец усмехнулся. – Люди, не слушая докторов, желают у меня лечиться.

– Жаль, – пробормотал Эндрю, для которого отказ Стиллмана был большим разочарованием. – А я надеялся… Если бы я мог поместить сюда Мэри, это было бы для меня большим облегчением. Здесь у вас лучшее во всей Англии место для лечения. Я не льщу, а говорю то, что знаю. Как подумаю об этой старой палате в больнице Виктории, где она теперь лежит и слушает, как тараканы скребутся за панелями…

Стиллман наклонился вперед и взял с тарелки, стоявшей перед ним, тонкий сэндвич с огурцом. У него была своеобразная, почти брезгливая манера дотрагиваться до вещей, как будто он только что самым тщательным образом вымыл руки и боялся их запачкать.

– О! Вы, кажется, ударились в иронию… Нет-нет, мне не следовало, конечно, говорить с вами таким образом. Вы огорчены, я это вижу. И я вам помогу. Хотя вы и врач, я приму вашу больную. – У Стиллмана дрогнули губы, когда он увидел выражение лица Эндрю. – Вы видите, я великодушен. Я, когда это нужно, не отказываюсь иметь дело с людьми вашей профессии. Почему вы не смеетесь моей шутке? Ну хорошо. Хотя вы и лишены чувства юмора, вы много просвещеннее, чем большинство ваших коллег. Сейчас подумаем, как быть. На этой неделе у меня нет свободных комнат. Привезите свою больную в среду на будущей неделе, и я вам обещаю сделать для нее, что могу.

Эндрю даже покраснел от радости:

– Я… я не знаю, как вас и благодарить.

– Так и не благодарите. И не будьте слишком вежливы. Вы мне больше нравитесь, когда у вас такой вид, как будто вы сейчас начнете швырять в людей чем попало. А что, миссис Мэнсон, он когда-нибудь швыряет в вас посудой? У меня есть в Америке один большой приятель, владелец шестнадцати газет, так