Страх за Володю и чувство вины не позволяли Юрке ослушаться его и написать, спросить, что случилось. Логика напоминала, что, как бы то ни было, Володя уже слишком взрослый, чтобы родители могли наказывать его за чужие слова. Страх шептал: «У Володи один с отцом бизнес, а это значит, что он все-таки зависим от отца». В самые тяжелые минуты мучила обида: «Володя нашел повод порвать отношения, я сам дал ему повод. Я на самом деле ему не нужен. И никогда не был нужен». Память намекала: «У него опять началась паранойя, такое уже было и не раз».

Как бы то ни было, Юрка ждал, когда наступит это «потом» и Володя ему напишет. А писем всё не было.

Юру, измученного сомнениями и метаниями, не радовало ничего. Апатия сказывалась на всем: он плохо спал и плохо ел, стал хмурым и вскоре замкнулся в себе. Безразличный ко всему, охладевший даже к музыке, он прожил бесконечно долгую зиму, а весной его на время вывели из оцепенения хорошие новости из посольства. Сияющая неподдельным счастьем мама прямо в верхней одежде забежала на кухню, крича:

— Одобрили!

— Я уеду! Уеду! — впервые за долгое время радовался Юра.

Но вскоре радость сошла на нет — он уедет! А как же Володя?

В мае стало известно время отбытия и кое-какие подробности. Тянуть было нельзя, и, вопреки просьбе Володи не писать, Юра отправил ему короткое: «Мы уедем в июле. Сначала нас отправят в распределительный центр, а потом уже оттуда переведут на постоянное местожительство. Пока я не знаю постоянного адреса, а временный вот».

Май заканчивался, а Юра всё ещё ждал от Володи весточки. Каждый раз подходил к почтовому ящику с бешено бьющимся сердцем — вдруг письмо? Вздрагивал от каждого звонка в дверь — вдруг телеграмма? Но так и не получил ответа. Больше он вообще не получил от Володи ни слова. А когда наступил июнь, Юре больше ничего не оставалось, кроме как назанимать у знакомых денег и поехать в Москву.

Стоило только сойти с поезда, как он окунулся в хаос. Москва очень ему не понравилась. Она, как кипящий котёл, была слишком агрессивная, шумная и грязная. От асфальта до самого неба заклеенная плакатами с Ельциным, Жириновским и другими политиками — шли предвыборные кампании кандидатов в президенты РСФСР. В каждом втором парке и сквере собирались демонстрации и митинги, но, даже если не обращать на них внимания, Москва не стала бы ни чище, ни тише. Она виделась Юре городом-рынком, на котором торговались если не за права и свободы, то за тряпки. Челноки были везде: на площадях, у метро и просто на тротуарах оживленных улиц, соседствуя с попрошайками и очередями за едой. Поверх агитплакатов по городу была развешена реклама постановки «М. Баттерфляй» — первого спектакля с темой гомосексуальности. И всё это в окружении бесконечно суетящегося народа.

До этого момента Юра никогда не был в столице. И мечтал, только появится здесь, сходить в мавзолей, но по приезде об этом даже не вспомнил, сразу отправившись на Беговую.

Кое-как разобравшись с картой, сосредоточенный на цели маршрута Юра не обратил внимания на красоту или уродство Володиной станции метро. Каким был Володин дом — жёлтая четырехэтажная сталинка с каменными балконами, живописно обвитыми плющом. Как выглядел Володин двор — тенистый и тихий, со статуей склонившихся над книгой пионерок. Как пахло в его подъезде. Он пришёл в себя и стал замечать хоть что-то вокруг, только когда оказался возле двери в его квартиру.

Позвонил в звонок — никто не открыл. Прижал ухо к двери — тихо.

Юра стал ждать. Он вспомнил, что Володина мама не ходит на работу, а значит, скорее всего, ненадолго вышла из дома и скоро вернётся. Время близилось к четырём часам, он надеялся, что ещё пара часов — и кто-нибудь точно явится домой. Вздрагивал от каждого шороха, надеясь, что по лестнице поднимается кто-то из обитателей заветной квартиры. Но никто так и не добрался до последнего, четвертого этажа и не подошёл к Володиной двери. Лишь какая-то бабушка, ворча, протопала мимо Юры, подозрительно оглядела его, но, ничего не сказав, скрылась за соседней дверью.

Когда прошёл час, бабушка выглянула через цепочку на лестничную клетку и грубо окликнула Юру:

— Кто такой? Чего ты тут сидишь?

— Жду… — буркнул он и отвернулся, а спохватившись, вскочил: — Я друг Володи Давыдова, он живёт здесь. Не знаете, скоро кто-нибудь вернётся домой?

— Так уж, поди, не вернутся.

— Как это?

— Они с полгода как уехали всей семьёй, — ответила бабушка, продолжая из щели сверлить Юру взглядом. — Под Новый год.

У Юры стиснуло горло, он прохрипел:

— Но почему?

— Откуда ж мне знать, они не сказали, — ответила бабушка категоричным тоном, но дверь закрывать не спешила.

— А другие соседи что-нибудь говорят? — спросил Юра, подталкивая соседку рассказать хотя бы слухи.

«В конце концов, это же бабушка, а они во всём СССР одинаково любопытные. Вряд ли эта — исключение», — подумал Юра и угадал.

— Говорят-то всякое, а чему верить? — нахмурилась старушка, но, помолчав с полминуты, всё-таки рассказала: — Лев Николаевич с бандитами связался, задолжал им, а отдать не смог. Квартиру переписал, а сам с семьёй сбежал.

— Лев Николаевич? А Володя? Это точно не к нему?

— Сама видела, что несколько раз у подъезда останавливалась машина, Лев Николаевич в неё садился, а потом выходил. Потом бандиты прям в квартиру стали ходить. Среди ночи как забарабанят в дверь. Я милицию вызывала, да к их приезду тех уже след простыл.

Первое, что Юра ощутил, услышав это, было облегчение — столько времени он винил себя за признание, так сильно боялся, что, раскрыв Володю перед родителями, стал причиной его исчезновения. Но теперь выходило, что Юра здесь ни при чём. Вот только истинная причина не просто исчезновения, а настоящего бегства оказалась ещё страшнее. Преследование. И не поверить бабушке не получалось — в те времена бизнесменам невозможно было обойтись без кредиторов, а деньги сосредотачивались только в руках бандитов. Чтобы остаться на плаву, путей было всего два: либо самим становиться бандитами, либо стать их должниками. Внезапный рост доходов Володиной семьи был тому подтверждением — невозможно с нуля заняться таким долгосрочным делом, как строительство, и умудриться получить такие доходы спустя какой-то год.

— А как же Володя? — прохрипел Юра. — Он с родителями уехал? Он же взрослый, он же учится.

— Это ты мне скажи. Сам же говорил, что его друг.

— Я не виделся с ним очень давно, я не…

— Да не пойми что с этим Володей вообще, — перебила бабушка. — Хороший был мальчик, всегда здоровался, сумки носить помогал. Но в последнее время стал какой-то дёрганный. Всё время озирался вокруг, здороваться перестал.

Юра начал лихорадочно соображать, что теперь делать и как его найти.

— Где они могут быть, не знаете?

Бабушка пожала плечами так, что цепочка звякнула.

— А родственники и друзья? — спохватился Юра. — Брат! У него есть брат, полный тёзка! Где у них живут друзья или родственники?

— Вроде кто-то в Твери есть, — ответила бабушка. — Ты давай, иди отсюда. Всё равно не дождёшься.

Юра задал ей пару новых вопросов, ответа на которых бабушка не знала. После вопроса про институт «он же учился, неужели бросил?» разговор их закончился.

Юра тряпичной куклой осел на лестницу. Разминая одеревеневшие от шока пальцы, смотрел на серый пол и с трудом перебирал обрывки мечущихся мыслей: «Сбежали. Бандиты. Спрятались. Если спрятались, то так, что не найти. Тверь. Тверь далеко? Институт. Надо съездить в его институт. Надо прийти в себя. Шанс найти его есть только сейчас. Потом — всё».

Заставив себя собраться с силами, Юра встал. Его взгляд переметнулся с бетонного пола на обитую дерматином дверь, и сердце стиснуло. Юра понял, что никогда, никогда в жизни не побывает в этой квартире, не увидит Володиной комнаты. Теперь она чужая, его не пустят туда. Плевать, пусть не пускают, но хотя бы позволили бы заглянуть в эту квартиру! Пусть не заходя внутрь, пусть хотя бы с порога, но пробраться за эту чертову дверь. Даже если за ней ничего не осталось от Володи, даже если в его комнате больше не стоит диван, на котором он спал, не стоит тумбочка, на которую клал очки на ночь, нет стола, за которым сидел. То там осталось хотя бы окно, в которое Володя поглядывал, когда писал ему письма. Юре хотелось посмотреть в него, казалось, что это сблизит их. Увидеть бы хотя бы следы от мебели на полу. Они — доказательство, что Володя действительно был, что Юре это не почудилось.