Вскоре он узнал, что в его городе, как и во всей Германии, много русских. Они не создавали официальных общин, но держались друг друга. Кроме телевидения, именно от них Юрина семья узнавала, что происходит в России и Украине.

Юра с трудом адаптировался к новой жизни. Первое время по большей части дружил с такими же эмигрантами, как он сам. Когда начался учебный год, он принялся как можно больше общаться с немцами, хотя они казались ему людьми из совершенно другого теста, ни капли не похожими на людей из СССР. О том, чтобы строить с кем-то отношения, нечего было и думать. Пока Юра даже не интересовался жизнью секс-меньшинств в Германии. Чувствующий себя потерянным, никому не нужным, лишним и бессильным, он старался подстраиваться под окружающих, походить на своих однокурсников-немцев, пытался избавиться от акцента. Но всё равно выделялся, даже молча — он думал о Володе, он все ещё помнил, как сильно его любил. И ему всё так же не нравились женщины.

Правда, вскоре Юра узнал, что в Берлине отношение к гомосексуалам было совсем другим, нежели в СССР.

Песчаная тропинка под острым углом уходила к реке. Местами Юра поскальзывался и съезжал вниз. Так было и в 1992 году — жизнь сама собой несла его вперёд. Юра продолжал прилежно учиться и, кроме учёбы, не делал ничего, но вокруг него всё менялось. И изменилось до неузнаваемости.

Случилось то, чего так боялся Володя, — Юра стал заглядываться на других парней. Он не предпринимал попыток найти пару или хотя бы просто познакомиться с кем-то из «своего» круга. Но совершенно случайно на одну из университетских вечеринок пришёл открытый гей, член берлинского прайда. Он не привлекал Юру сексуально, а вот Юра ему понравился, но это не помешало им подружиться. Чуть позже Мик рассказал ему про комьюнити и пригласил в квартал, где тусуются берлинские геи.

В следующие выходные Юра поехал на Ноллендорфплац. Выйдя из метро, отправился с площади на Моцштрассе и только ступил туда, как остановился, растерянный. То, что он увидел, не было мечтой или сном, потому что Юра не мог такое даже вообразить. Это был параллельный мир, шумный, людный, яркий и свободный. Юра будто оказался на другой удивительной планете, где царила атмосфера праздника, где Юра не был чужим и где, казалось, его даже ждали. Десятки песен разом звучали из десятков клубов, сотни людей гуляли вокруг. Кто-то, как и Юра, шагал в одиночестве, выискивая кого-то взглядом в пёстрой толпе. Но большинство составляли однополые пары. Они вели себя раскованно и свободно, почти на грани вульгарности: гуляли, держась за руки, целовались прямо на улице, прямо при всех, и ничего им за это не было! Ни осуждающего взгляда, ни грубого слова — ничего! Юра не верил в реальность происходящего. Замерев на месте, хлопая расширенными от удивления глазами, завистливо глядел на парочки и вздыхал: «Вот бы это Володя видел». Мик утверждал, что здесь это — норма, что война, о которой Юра не имел ни малейшего представления, уже выиграна. Но, воспитанный в СССР, Юра был уверен, что никогда в жизни не заставит себя вот так пройтись по улице, держась за руки с парнем.

На влажном после дождя асфальте прямо под его ногами лежали отражённые от электрической вывески бара полосы света — радужный флаг. Юра опустил взгляд, судорожно вздохнул и сделал шаг, ступив на отражение на земле. Набравшись смелости, он пошёл прямо по радуге к бару, где договорился встретиться с Миком.

Скромно сел за пустой столик, заказал пива и выпил стакан залпом. Не прошло и четверти часа, как к нему подсела компания из десятка человек, которых вскоре Юра стал считать ни кем иным, как настоящей семьей. Там были и женщины, и мужчины, и те, к кому Юра не знал, как обращаться — как к «нему» или как к «ней»? Веселые и возбужденные, они рассказали, что планируют акцию под кодовым названием «Операция ЗАГС», которая должна была наделать много шума. Суть её заключалась в том, чтобы в определенный день, девятнадцатого августа, множеству однополых пар разом подать заявления на регистрацию брака в ЗАГСы по всей стране. Разумеется, все они получат письменный отказ и обратятся с ним в суд. Опьяненный не пивом, а атмосферой, Юра мигом согласился принять участие в Операции ЗАГС. Тут же для него нашелся и «муж», чье имя Юра запомнил, только когда прочитал его в заявлении. Заявление не было поводом для начала отношений, и, хотя парень Юре понравился — высокий, худой брюнет с тонкими чертами лица и серыми глазами, — в те дни парой они не стали. Но с той минуты всё закрутилось так, что, только когда Юра получил отказ в принятии заявления, он впервые задумался, что оказался бы в очень странном положении, если бы заявление приняли.

В стопке с отказом из ЗАГСа лежало ещё одно письмо для Юры, из Харькова от друга со двора. Этот парень давно переехал в другой район, но иногда приезжал в старый, Юрин, к матери, о чём и написал. Это письмо ошарашило Юру.

«Недавно ездил к матери, она говорит, что тебя искал какой-то парень. Сам я его не видел, но мать говорит, что в очках. Это тот, о котором ты говорил?»

Юра отправил короткое нервное: «Что спрашивал и что она ему ответила? Дала адрес и телефон в Германии? Свои контакты этот парень оставил?»

А ещё спустя месяц получил ответное: «Адреса и номера телефона мать не дала, сказала только, что вы уехали в Германию. Ничего о себе он не рассказал».

Юра попросил: «Сходи в мою старую квартиру, узнай, приходил ли тот парень к ним и оставил ли свой адрес? И обязательно забери письма! Если там всё ещё никого нет, взломай почтовый ящик».

Ответа не было долго — друг давно жил своей жизнью, поглощённый семьёй и работой. Мотаться из одного конца города в другой по первому Юриному зову он, конечно, не собирался. Потому ответил поздно, только в начале ноября:

«Этот парень к ним приходил, адреса не оставил, а свои письма забрал».

Злость захлестнула Юру: почему не оставил адреса, почему забрал письма? Неужели опять включилось его дурацкое «без меня тебе будет лучше»? Злость переросла в ярость. Если бы Володя оказался рядом, Юра бы его ударил.

Отчасти именно эта новость подтолкнула Юру к началу новых отношений. Взбешённый и обиженный, он поехал на Ноллендорфплац. Засел в баре, стал опрокидывать бокал за бокалом. Когда в глазах у Юры уже двоилось, к нему подошёл старый знакомый Йонас, его неудавшийся «муж», с которым в августе они подавали заявление в ЗАГС. Юра был настолько пьян, что наутро не смог вспомнить, как и почему оказался с ним в одной постели.

В далеком восемьдесят шестом он договорился с Володей встретиться в «Ласточке» спустя десять лет. Но не приехал, потому что попросту об этом забыл. Он забыл вообще обо всем — жизнь закрутилась, наконец пришло признание в музыке. Выступая на концертах, продолжая учиться уже и на дирижерском, Юра пожинал плоды. Но главным, заставившим окончательно забыть о договоренности, было не что-то, а кто-то — Йонас. Юра считал их отношения настоящей любовью, долгой и взаимной, но таковыми они только казались.

Йонас был гей-активистом, занимался организацией общественной жизни комьюнити. Он старался уважать дело Юриной жизни, но вскоре стало ясно, что Йонас не любит то ли именно Юрину музыку, то ли фортепианную музыку в целом, говорил, что от неё нет никакого толку, один шум.

Но они вместе ходили в театр и оперу. Однажды, путешествуя по Латвии, Юра заметил афишу на русском языке «М. Баттерфляй» — спектакль Романа Виктюка, и, несмотря на то, что Йонас ни слова не понимал по-русски, Юра настоял, чтобы пойти вместе.

Постановка произвела двойственное впечатление. Спектакль не только отталкивал, но и привлекал. Отталкивал обнаженкой и кривлянием, в которое превратилась пантомима, а привлекал неоднозначностью самой темы, моралью о том, что любовь не имеет пола. И шокировал фактом того, что пьеса основана на реальных, не так давно произошедших событиях. Но главное — русская речь, Юра впервые за последние годы услышал её со сцены.

«М. Баттерфляй» напомнил ему о тех событиях, когда Юра впервые увидел его афишу — в девяносто первом году в Москве. Напомнил о том человеке, из-за которого Юра туда ездил. И его мечта — написать полное смысла произведение, возможно, самое главное во всей его жизни, — снова посетила Юру. Образ главного героя, надевшего женское платье и ощутившего себя в нём свободным, преследовал Юру многие годы. Йонасу показалась абсурдной сама идея обретения моральной свободы через надевание платья, а фактически — через глумление над собой, но Юра не был с ним согласен.