Вот в какой кабинет вошел Балташ.

И кресло, и стол так ладно приставлены, не хуже запряженной коляски: «Садись и жги!».

Балташ с хлопком установил портфель на стол, разгладил щеки ладонью и, сев в податливое кре сло, откинулся на спинку. Сдвинул пиджачный рукав с пуговичками и посмотрел на часы. Де сятый час. Придвинул к себе лежавшую на левом краю стопочку бумаг и принялся последовательно стричь по ним пером, как стригут баранов. На одном листке выносит резолюцию под углом: «Рассмотреть», на другом: «Проверить», на третьем: «По ставить на совещание», на следующем: «Нет финансирования», не забывая и такие решения, как «Заслушать», «Вернуться к вопросу». Постучали в дверь.

— Можно?

Просившийся — заведующий финотделом, уездный финансист Штейн. Присел и принялся водить руками, как фокусник, в которых то появлялись, то исчезали бумаги. Как так случалось — непонятно, но, не соглашавшийся с ним по всем вопросам, Балташ, в конце концов, расписывался: «Не возражаю», а случалось, ставил свою подпись, едва успев произнести: «А?..». Балташ по финансовой части не мастак. Ну не доходит до него смысл странных слов: «бюджет», «дебиг-кредиг», «квартальный план». Как ответственный работник он опасался допустить какую-то служебную оплошность, но всегда вылезет бумажка, в которую она могла прокрасться, а как, каким образом — представить себе не мог. Однако и оспаривать доводы таких

специалистов с фамилией, оканчивающейся на «…штейн», он не осмеливался. Ловки. И тут вроде никаких зацепок. Намедни он попытался проанализировать сам какой-то счет, и так раскладывал и этак. Сразу в глаза бросались фальшивые цифры, но Штейн как начал трещать да пересчитывать, что вышло ровно наоборот, все колонки цифр сошлись, у такого счетовода «дебиг-кредиг» всегда сойдется.

Как только Штейн вышел из кабинета, Балташ почесал в затылке и произнес:

— Черт знает, всегда найдут какую-нибудь причину, сволочи, чтоб деньги заполучить.

Начался прием. Одному просителю он неохотно позволял подать руку, перед другим вставал твердо на каблуках, затем с достоинством садился вновь, кому-то подписывал бумажку, кому-то отказывал сурово.

В какой-то момент в кабинет заскочил Тыпан и, склонив, как джейран, лоб, обстоятельно пожал своей холеной мягкой ладонью Комиссарову руку с преданной любовью.

— Как здравствуешь? — и осторожно улыбнулся.

Все-таки со вчерашнего вечера тянулась некая неопределенность и с утра принялась его бе спокоить: может быть, под влиянием спиртных паров сказал что-то лишнее, не так повел себя… Оттого и крутился мелким угодливым бесом. Не преминул на всякий случай озадачить:

— Сегодня у вас доклад, — и протянул несколько листков бумаги.

В Балташе все рухнуло до прямой кишки. Вы думаете, испугался? Или оттого что сам знал неважную оценку тому, что наработал? Нет. Он не раз делал доклады без всякого ущерба для своего кресла, да важные персоны стояли за ним. Просто любой доклад вызывал в нашем видном служащем должностной трепет. И не знать его заднице покоя, пока он не выступит, не отстреляется, не отобьется. Сделать доклад на совещании — это, я вам скажу, не легче, чем пройти по тонкому волосу моста из преисподней в рай.

Балташ велит:

Подготовьте все материалы в должном порядке.

Будет исполнено, — кивнул и вышел.

Кажется, дело поставлено на свои рельсы, но пред окладный хаос тревожит нутро Балташа, вздымается к горлу, просит трибуну. Лицо Балташа суровеет. Таким его и застал, войдя в кабинет, курносый пучеглазый парень. С ходу:

Как поживаете, товарищ? — и протянул руку над столом.

Рожа и развязность, с которой была протянута рука этого степного казаха, не понравились охваченному служебной тревогой комиссару. Балташ, глядя мимо него, произнес:

— М-м-м…

Вошедший оказался Мукашем.

Балташ знал причину появления Мукаша. Каким бы ни был замечательным человеком проситель, но то, что он проситель, уже не вызывает к нему больших симпатий. К тому же вчера Акбала ясно дал понять, что с такими, как Мукаш, предстоит еще разбираться и разбираться. Посему Балташ не предложил ему присесть, но и не выгнал сразу. Мукаш имел наглость сам подойди к столу и сесть на стул. Балташ чиркнул по нему взглядом. Грудь Мукаша — колесом, глаза буквально едят начальство: вот я весь, готов к борьбе за власть Советов. За этим видом последовало закономерное требование:

Давай, товарищ! Какое решение приняли по мне?

По глазам видно — знал уже, что члены бюро не возражали против предоставления ему

новой должности.

Что тебе? Где хочешь служить?

Как, где служить? Служить можно только на благо народа.

Хочешь работать среди аульных масс или в городе?

Для города у меня образования маловато. Правильно будет среди аульного народа.

А в среде народа кем?

По нынешним временам каждый желает быть волостным. Мы тоже желаем быть на такой должности.

Э-э, значит, хочешь стать волостным?

А почему мне им не быть, если мне по плечу? Раньше волостными были все баи… Нынче наша власть, нам и быть волостными, — и заулыбался.

Не нравятся Балташу ни его слова, ни его самоуверенность. Спрашивает:

Ты с какой целью вступил в партию?

Этот вопрос представился Мукашу явной попыткой отделаться от него. На его лице обозначилось выражение: «Ты с какой горы свалился, меня проверять?», но язык помягче ворочается:

— А какая могла быть цель? Вступили, чтобы защищать бедных и выдвигать их на службу,

отнять скот у богатых и раздать его бедным. Мы — угнетенные. Были и батраками. Таскали на шее ярмо, горбатились на богатых. Разве не наступил сегодня наш день? — и выпучил глаза.

Балташ подумал: «А прав был Дога, этой сволочи лишь бы хапнуть, не важно, ще и у кого». Так уж устроена его природа. Сидит Балташ в своем кресле и взвешивает ситуацию: то добавит гирьку партийных принципов, то убавит. Что-то не уравновешивалось, пришлось поразмышлять вслух, вдруг проговорится, сволочь, и сам решит свою судьбу:

— Если бы партия заранее знала о твоих целях, то на дух тебя бы не подпустила к массам… Многих ты обидел… — стушуется или нет?

Однако Мукаш, известно, не из пугливых. Дерзко так, вставая, спрашивает:

— Выходит, для меня должности нет?

Балташ предложил:

— Милиционером будешь?

Мукаш покачал головой:

— Не буду.

Каков наглец!

— Не будешь, так пошел отсюда, — и отмахнулся от него рукой.

— Посмотрим! — хлопнул дверью Мукаш.

Вышел, выматерил Балташа, вскочил в седло и направил лошадь к зданию партийного бюро. В знакомом здании он направился к товарищу Иванову, к худому старому партийцу. Перед дверью товарища Иванова маялись несколько человек. Мукаш сразу за ручку двери, но тут его потянул за плечо и сдвинул назад русский с детским личиком: «По очереди». Делать нечего, сложил камчу, руки за спину, и, уставившись в стену, принялся терпеливо ждать. Перед ним какой-то одетый по-татарски учитель. Откуда же учителю знать, что перед ним стоит будущий волостной! Лезет с вопросом:

— Товарищ, ты с каких мест?

— Чего тебе? — вздернул подбородок Мукаш.

— Просто подумал, если из Торбагатая, то могли бы вернуться вместе. Я там учителем…

Мукаш посчитал лишним отвечать, лишь щелкнул языком о нёбо и отрицательно покачал головой.

Все-таки учигелишка прошел перед ним. Но вот наступила и его очередь. Бодро вошел в кабинет.

— Мукашка! — воскликнул Иванов и пожал ему руку.

Мукаш, размахивая камчой, принялся, как мог, излагать историю о том, как ему не дали должность:

— Разве Советская власть, как говорили, не за бедных? Если за бедность, то я и есть самый бедный из бедных. Да кто больше меня боролся за Советскую власть? А этот что из себя строит? Чего нос задирает этот Балташ? Что от того, что учился, не имеет права меня так посылать. Он меня не назначил, найдется такой, кто назначит!

— А он что?

— И слышать не хочет. Какой-то буржуй, видать.