— Я несносная, да? — смущенно спросила Светлана, заметив, что Николая качнуло, когда выпустил ее из объятий. — Я эгоистка, да? Человек устал, а я висну на шее. Ну обругай, ну пожури хотя бы.

— Немного несносная, немного эгоистка, но очень, очень родная, — млея от счастья, ответил Николай.

— А это больше или меньше, чем любимая?

Вопрос был непростой и задан неспроста. Эта девочка, точная в словах, требовала точности и от него.

Николай привлек Светлану к себе и прошептал, поводив рассыпавшимися волосами по ее уху:

— Для меня — больше. Родные почти всегда остаются родными, а любимые… Очень по-разному бывает…

Светлана прижалась к Николаю, закрыла глаза, подставила щеку.

Николай как будто только того и ждал, с удовольствием выполнил это ее желание. Обцеловал щеки, глаза, шею, польстил:

— От тебя пахнет солнцем.

— О, ты у меня лирик! — воскликнула Светлана и потащила его к столу.

Истребив скромную еду и запив чаем с леденцами вместо сахара, уселись рядышком на обветшалом деревянном диванчике, который старанием Светланы был преображен в «мягкий», — к спинке она прикрепила вышитые подушки, на сиденье уложила сложенную вдвое плюшевую дорожку — и, обменявшись новостями, притихли в ожидании концерта знаменитостей из Свердловска.

В дверь кто-то постучал и, не ожидая ответа, вошел. Это было облепленное снегом существо непонятно какого пола. Валенки, ватные брюки, полушубок с поднятым воротником и вислоухая шапка придавали ему до крайности неуклюжий вид. Но вот воротник откидывается, шапка стаскивается, и пышные белокурые волосы падают на спину.

— Лариса?!

Нет, не радость — удивление прозвучало в голосе Николая. Инстинктивно прижал к себе Светлану, точно испугавшись, что ей грозит опасность.

— Как видишь, — ответила женщина, нимало не обескураженная представшей ее глазам идиллической картиной. Стряхнув варежкой снег с полушубка, стала неповинующимися, замерзшими пальцами расстегивать пуговицы.

Николай не только не помог ей, но даже не стронулся с места.

Пошатываясь, Лариса бесцеремонно сбросила полушубок прямо на пол, сделала несколько шагов и присела на табурет у стола, безвольно свесив руки.

Клетчатая фланелевая кофточка с широкими подкладными плечами мало сочеталась со стегаными ватными брюками, но Светлана, к великому своему огорчению, отметила, что женщина эта, будь она хоть в рубище, хоть в отрепьях, невероятна хороша. Лицо ее было красиво и кукольной, и в то же время осмысленной красотой.

Пытливо рассмотрела Светлану и Лариса.

— Чаю бы… — попросила почти беззвучно, одними губами.

Только теперь Светлана пришла в себя.

— Ах да, да… Может, поесть? У нас картошка…

— Чаю…

Унылая поза, жалкий вид Ларисы, всегда тщательно следившей за собой и привыкшей держаться высокомерно, вызвали в душе у Николая щемящее чувство острой жалости к ней и смятение.

— Мама где? — спросил он, когда Светлана вышла на кухню.

— Осталась.

— А Нонна с детьми?

— Не нашла.

— Твои тоже там?

— Тоже…

Принеся и поставив на стол большую чашку с чаем, Светлана снова присела на диван, теперь уже поодаль от Николая.

Лариса отхлебнула чаю и вдруг, закрыв лицо руками, безмолвно заплакала. Чтобы не разрыдаться, она изо всех сил сдерживала себя, только плечи ее вздрагивали все сильнее и сильнее.

Николай был беззащитен перед женскими слезами, но слезы Ларисы оставили его безучастным. Разве что чувствовал себя неловко, и то не перед самим собой, а перед Светланой. Как он выглядит? Женщина заливается слезами, а он сидит точно пень.

А вот Светлана разжалобилась, подошла к Ларисе, тронула за плечо.

— Дать воды?

Не отняв руку от лица, Лариса отрицательно покачала головой.

— Тогда, может, валерьянки?

В ответ — кивок согласия.

И вот тут Светлана пожалела о своем порыве. Валерьяновых капель в этом доме не водилось, за ними надо было идти к родителям, а оставлять Николая и Ларису с глазу на глаз даже на короткое время она не хотела. Вдруг Николай позволит себе расслабиться, разнюниться. Он и так уже растроган, по лицу видно. Все же пять лет супружеской жизни…

И Светлана схитрила. Позвонила домой, попросила отца принести валерьянку.

— Нет, нет, не мне, — ответила на его тревожный возглас. — Тут одна женщина…

Содержимое стакана Лариса выпила, как алкоголики пьют водку, — залпом. Немного успокоившись, принялась рассказывать:

— Когда от Нонны пришла телеграмма из Орши — больная с больными детьми на вокзале, помогите, — Екатерина Степановна обезумела: «Лариса, поезжай, увези, иначе погибнут». Вижу — вне себя женщина, впору самое спасать. И пустилась в путь. Туда добралась быстро, за три дня санитарным поездом. К счастью, немцы не бомбили, знали: идет на запад, значит, порожний. Приехала — и ни на вокзале, ни в больницах не обнаружили. Даже следов пребывания никаких не осталось. В том хаосе… Обратно добиралась полтора месяца… Нет, это невозможно передать, что творится на дорогах…

— Слышал… — угрюмо обронил Николай.

— Слышал — это не то, видеть надо, Коля, самому пройти этот крестный путь, на себе испытать… Впрочем, я не почувствовала войну в полную меру, даже краешком она меня, по существу, не затронула. Только солдаты видят истинный лик войны и испытывают на себе все невообразимые ее ужасы. — Лариса умолкла — горло перехватила спазма. Всхлипнув, продолжала: — Тем, кто эвакуируется организованно, легче — едут эшелонами. Но чужим в них не воткнуться. В иных вагонах стоймя стоят, впритык друг к другу…

— Как же ты?

— Я? И на тендерах приходилось, и в открытых тамбурах, и на крышах. Но крыша — это еще рай. Хуже, когда на подножке. Руки коченеют, слабеют, того и гляди сорвешься… А он, проклятый, то бомбит, то из пулеметов… Отбежим от полотна в стороны, а поезд вдруг отправился… Сколько сменила их, сколько пешком прошла… В дождь, в грязь, по дорогам, по бурьянам, по стерне. Обносилась, оборвалась, как нищенка.

Николай не спускал глаз с лица Ларисы, Светлана — с лица Николая. Она видела, что он не только растроган, но и растерян. Еще бы — такая самоотверженность. Уже за одно это можно быть милостивым к Ларисе. Во всяком случае, на дверь ей не укажешь.

— А потом? — глухо спросил Николай.

Лариса молчала. Выпив чашку остывшего чая, попросила другую. Когда Светлана принесла, прежде всего приложила к ней еще не отогревшиеся руки.

— Потом?.. — с трудом заговорила снова, захлестнутая пережитым. — Потом была Макеевка, встреча с Екатериной Степановной. Не знаю, как она жива осталась, когда увидела меня одну. Едва отходила. Потом… Эвакуация кончилась, последний эшелон отправился, оставалось только пешком уходить. Но не это ее остановило. «Надо, — говорит, — хоть кому-то на месте пересидеть, а то разметало семью в