Работа на склад мало радовала Балатьева — очень уж она расхолаживала людей. Если раньше их подстегивало сознание, что металл с ходу идет в дело, то теперь у них крепла уверенность, что продукцию начнут отправлять с открытием навигации, через полгода. «К тому времени наша пульная никому не будет нужна, — слышались разговоры. — Лучше бы кровельное лить — сколько сгоревших домов восстанавливать придется».

И все же настал день, когда десять грузовых машин пробились в Чермыз. Остановившись на площади, они выдали первый груз — из каждой кабины по одному, по два эвакуированных, в заводе сбросили второй груз — первосортный металлолом — и подъехали к складу принимать стальную полосу и лист.

В обкоме рассудили по-хозяйски: металлолома до весны в Чермызе все равно не хватит, особенно хорошего — тяжеловесного, габаритного, и зачем гонять туда машины порожняком, если их можно использовать в оба конца.

Шофер головной машины, малый с девичье нежным лицом в шлеме танкиста, с повышенным интересом оглядев Балатьева, передал ему записку. В ней наставительные и обязывающие слова: «Не обольщайтесь, Николай Сергеевич, думая, что всегда будете получать такую отборную шихту. Пойдет и стружка, тут уж не до жиру… Проследите, чтоб завод организовал выгрузку-погрузку за минимальное время, сигнальте, если что не так, я нажму на Кроханова отсюда. Спасибо за победу над ковшом. Селиванов».

— А вот это директору завода, — сказал водитель, вручая Балатьеву пакет с пятью сургучными печатями.

— Как дорога? — поинтересовался Балатьев.

На лице водителя появилось такое выражение, будто хлебнул уксуса.

— Хуже некуда: спуск — подъем, спуск — подъем. По хорошей на спуске прижмешь, на подъем по инерции выскочишь, а на этой на спусках тормозить приходится — ухаб на ухабе, на подъем еле вылезешь. — Он безнадежно махнул рукой и сплюнул в сторону.

— А что в городе?

— Гудит как пчелиный улей. Людно слишком. Здание речного вокзала для эвакуированных отвели, коек не хватает, на полу матрацы разложили — покотом спят. Во дворцах культуры та же картина. Некоторые уже дважды эвакуированы — из Белоруссии в Донбасс, из Донбасса сюда. Как бы не пришлось в третий…

— Ну-ну, — урезонивающе произнес Балатьев, хотя у самого такой уверенности не было. — А вот и директор.

Вдали шествовал Кроханов. В белых фетровых бурках, в новеньком дубленом полушубке и в огромной меховой шапке, как нельзя лучше оттенявшей дородность его лица, он выглядел весьма величественно.

Водитель посмотрел на директора, потом окинул взглядом с ног до головы начальника цеха, снова взглянул на директора и, забрав пакет, пошел ему навстречу. Откозыряв и передав пакет, повел какой-то разговор. О чем шла речь, Балатьев понять не мог, заметил только, что Кроханов наливается краской. Сначала у него краснели нос и уши, а уже потом щеки.

Простившись небрежным кивком, водитель со своими ребятами отправились в столовую, а все еще не открасневший Кроханов подошел к Балатьеву.

— Ну что, уличил момент, накапал? — прошипел он, вскинув голову и глядя на Балатьева как бы сверху.

— Кому?

— Брось невинность корчить! Шофер что, из своей головы спросил, почему ваш герой таким шаромыгой ходит?

— Ей-богу? Вот молодец парень! — мгновенно среагировал Балатьев. И еще не заглушив невольно вырвавшегося смеха: — Можете не верить, только я и не заикнулся. Это он… из классовой солидарности.

Глаза Кроханова засветились грозной синевой.

— А у тебя что, корова язык проглотила? Пришел бы, сказал: так и так. У меня вас вон сколько! — Сделал широкий жест, как бы обводя завод рукой. — Я что, про каждого догадываться должон?

И фальшивое «сказал бы», и жест самодержца, и уничтожительное «у меня вас» разозлили Балатьева.

— Я у вас комнату просил, а что толку?

— Комнату! — пробубнил Кроханов. — На складе у меня комнаты нету, а одежа есть. Пойдешь получишь. Пододенешься — в одночас куда каким красавцем станешь. А то совсем на героя, что в газете прописали, не похож. — И вдруг небрежным движением пальца позвав к себе бригадира грузчиков, с важным видом стоявшего неподалеку, сказал: — Сейчас увидишь, как я его на обе лопаты…

— Лопатки, — не удержался, поправил Балатьев.

— Вот, вот, на обе лопатки положу. — Кроханов зарделся, сообразив, что сплошал, и здорово.

Когда, путаясь в огромных валенках, бригадир приблизился, без всякого «здравствуйте» ошарашил вопросом:

— Ты политминимум сдавал?

— Чего? — не понял бригадир.

— Политминимум, спрашиваю, сдавал?

— Ну, сдавал…

— Что такое прибавочная стоимость, знаешь?

Грузчик растерянно замигал глазами, прикидывая, куда клонит директор и что ему вообще нужно. Ответил уклончиво:

— Ну, примерно…

— Так вот тут у тебя грузят, а там, возле последней машины — видишь? — раскуривают. Стоимость металла, стало быть, прибавляется. Понял? А ты, дурья твоя голова…

Чуть не поперхнувшись от сдерживаемого смеха, Балатьев пошел прочь, чтобы не мешать Кроханову демонстрировать свои познания в политической экономии.

На материальном складе он появился раньше, чем туда позвонил директор. Огромный детина с лоснящимся от жира лицом — такому бы на шихтовом дворе чугунные чушки ворочать, — переговорив с Крохановым и убедившись, что инженер не плутует, допустил его к осмотру своих владений. Полушубки и пимы лежали навалом.

Балатьев выбрал себе то и другое по размеру и унес, не надев. Странно было ему показаться в поселке в этом северном одеянии, хоть сколько-нибудь не свыкшись с ним.

3

Минуло всего десять дней, как Светлана перешла к Николаю, а у них уже сложился свой быт и свой характер отношений. Они легко, без всяких усилий приспособились друг к другу, легко чувствовали себя друг с другом, и общий настрой, возникший сразу, лирический и гармоничный, ничем не нарушался. Хорошо им было еще и оттого, что неказистая хатенка силой воображения создавала иллюзию собственного жилья, пусть неустроенного, но надежного, устойчивого.

Если б не грусть, которую испытывали, расставаясь по утрам, и не жгучая радость, охватывавшая обоих при встрече после работы, могло показаться, что семейное их гнездо свито давно и не было того времени, когда жили они порознь.

Целый день Николая согревало ощущение, что его ждут дома, ждут с нетерпением, отсчитывая минуты, — ощущение почти не изведанное и потому особенно ценимое.

Если только не предвиделись какие-либо осложнения на работе, Николай возвращался к семи, чтобы хоть нанемного продлить счастливое время общения со Светланой, А вот сегодня он появился на целых полчаса раньше и был вознагражден за