нем, драповое с золотистым каракулевым воротником пальто и такой же мохеровый шарф — одинаковость одежды не стирала, а словно бы подчеркивала их разительную непохожесть. Тот, прежний Мурцало, имел гладкое, покрытое здоровым загаром худощавое лицо, оживленное слегка выпуклыми резвыми глазами. Морщины на нем были едва намечены. Они напоминали тонкие карандашные линии, нанесенные на ватман рукой искусного чертежника: прикоснись к ним мягкой резинкой, дунь и — нет их. Широко развернутые плечи венчала высоко поднятая голова. И грудь мощно выдавалась чуть ли не до самого подбородка. Лицо же иного Мурцало, по сути незнакомца, оказавшегося лишь на месте Мурцало и в его одежде, имело землисто-серый оттенок. Чертежник, наносивший сетку морщин на лоб, щеки, шею, так налегал на разведенный до предела, тупой рейсфедер, что получились не линии, а глубокие борозды. Незнакомец этот в обличье Мурцало сутулился, плечи его обвисли, и голова как бы сдвинулась к левому плечу, точно он говорил всем своим видом: «Грешен, каюсь…» Внезапное превращение пышущего здоровьем мужчины в затравленного старика ошеломило Тригунова. В нем шевельнулась щемящая жалость. Но мысль, что этот человек, у которого одновременно два несовместимых лика, хотел заработать на несчастье таких же, как он, подземных тружеников, прогнала эту непрошеную жалость.

— Шахтеры не простят вам, — твердо сказал Тригунов. — Не забудут и не простят! А я тоже шахтер… И если бы у вас были взрослые дети, они бы тоже…

— Кабы не дети! — вырвалось у Мурцало. В его возгласе было столько отчаяния, что отходчивый Тригунов заколебался. — В детях и соль, — продолжал Мурцало с надрывом. — Не будь их — не унижался бы. Что заслужил, то и мое…

— Дети за отца не ответчики.

— Это вы нашим рудничным мальчишкам скажите, которые моим пацанам проходу не дают, иудятами дразнят. Младший второй день на улицу не показывается, сегодня с боем в школу выпроводили.

Тригунов снова тяжело засновал по нарядной. И вдруг остановился перед Мурцало:

— Предупредите начальника участка и переходите в распоряжение командира отделения Манича.

Тригунов направился на противоположный конец быткомбината, в кафе, куда он шел до того, как его перехватил Мурцало. Диктор объявил: «Передаем сигналы точного времени». Было двенадцать. Тригунов махнул рукой и повернул на командный пункт, где его уже ожидали командиры, явившиеся за получением заданий.

Глава XXIII.

СОМНЕНИЯ И ТРЕВОГИ

На столе, покрытом прозрачной клеенкой, возвышались двухлитровые термосы, герметичные бачки, бутылки с минеральной водой, соками, коньяком. Вдоль него медленно продвигались шеф-повар кафе и помощник командира горноспасательного отряда по медицинской службе.

— Рисовый отвар, — объявил шеф-повар, указывая на покрытый красной эмалью термос.

— «Рисовый отвар», — прочитал Комлев этикетку на нем и поставил «птичку» в своем экземпляре списка.

— Бульон куриный, концентрированный, слабосоленый, — старательно произнес шеф-повар, постукивая пальцем по термосу коричневой окраски.

— «Бульон куриный, концентрированный, слабосоленый», — повторил помощник командира отряда, ставя очередную «галочку».

Когда «птички-галочки» появились перед строками «Котлеты куриные паровые под белым соусом», «Кофе растворимый с топленым витаминизированным молоком и глюкозой», «Сливки 10 %», «Сок из свежих яблок», «Боржоми», «Апельсиновый сок», «Коньяк армянский», Комлев расписался на списке шеф-повара, вручил ему второй перечень, в правом углу которого значились даты и время изготовления нового заказа, подозвал фельдшера, велел, показывая на строй сосудов:

— Упаковать все это в контейнеры. Сопроводить на «Гарный». Доставка поручена отделению Кавунка. Я — на командный пункт.

* * *

Начиная с третьего курса Комлев занимался в научном кружке, свободное время и выходные дни проводил в клинике, на четвертом курсе он уже ассистировал при сложных операциях. Благоволивший ему профессор Плямочкин ходатайствовал, чтобы Комлева оставили на кафедре общей хирургии, но его ходатайство было отклонено. Личные просьбы и заступничество влиятельных лиц, друживших с родителями Комлева, также не имели успеха. Их доводы «о нецелесообразности использования талантливого будущего врача, уже показавшего незаурядные способности и склонность к исследовательской деятельности, на работе, не связанной с широкой клинической практикой» Министерством здравоохранения были, отвергнуты, а ссылка на «…пагубность отрыва пытливого ума от среды, живущей в атмосфере научного поиска» не принята во внимание. Позиция министерства объяснялась просто: перед каждым распределением выпускников у медицины появлялось столько «надежд», на ее небосклоне начинало клубиться столько туманностей, из которых должны были образоваться ярчайшие «звезды» медицинской науки, а речи ходатаев раздавались так громко, что руководители, решавшие судьбу будущих «звезд» и «надежд», глохли и трудно было обвинить их в том, что в крикливом хоре небескорыстных рекламистов они не различали порой двух-трех голосов, которые следовало бы услышать.

Претенденту на диплом с отличием предоставлялось право выбора. И Комлев избрал горноспасательный отряд, хотя не имел о нем ни малейшего представления. Соблазнило его одно: Синёвск, в котором располагался отряд, находился в каких-нибудь двадцати пяти километрах от областного центра, а Комлев все еще не расстался с надеждой обосноваться в этом центре. На собеседовании он произвел на Тригунова хорошее впечатление, и тот остановился на его кандидатуре.

Прошли государственные экзамены, остались позади последние студенческие каникулы. Зачислял Комлева на службу заместитель Тригунова — тот был в командировке, и вторично они встретились в учебной шахте. Комлев отрабатывал очередное по программе стажировки упражнение, Тригунов пришел на обязательную для респираторного состава тренировку. На отдыхе присел рядом, стал выспрашивать: «Какая в камере температура? Влажность воздуха? Сколько в нем окиси углерода? Каким должен быть режим работы горноспасателей при этой температуре и влажности? Допустимые нагрузки?» Сбивчивые ответы обескуражили Тригунова.

— Стажер к упражнению не подготовлен, — отчитал он Гришанова, — Объявляю вам замечание и предупреждаю…

Гришанов и без предупреждения знал, что теперь командир отряда так возьмет его за жабры, так возьмет!..

— Понимаете, как подвели меня? — упрекнул он Комлева, когда Тригунов выехал на-гора.

— Сознаю…

— Помните, я дал вам вчера задание, литературу?

— Помню.

— Почему же не подготовились?

Комлев зябко поежился.

— Пришли-то в отряд по доброй воле? — не отступал Гришанов.

— Так.

— Я тоже. По своей собственной. И хочу работать не где-нибудь — именно здесь! Зачем же ставите меня под удар? Взаимоотношения интеллигентных людей, к числу которых, наверное, вы себя относите, должны строиться на взаимном доверии и уважении друг к другу, не так ли?

Комлев все глубже и глубже втягивал голову в плечи, словно прятал ее от неминуемого сокрушительного удара, а Гришанов настойчиво ждал ответа.

— Больше такого не будет, — с надрывом заверил Комлев.

И слово свое сдержал. К концу стажировки Гришанов в шутку называл его горноспасателем с легким медицинским уклоном. Тригунов тоже остался доволен им, и вскоре Комлев стал его помощником по медицинской службе.

Должность эта около года была вакантной, медицинская работа в отряде — порядком запущена, о