«Как бы поступили вы, Николай Николаевич?» — мысленно повторил Тригунов. И за него ответил:

«О чем ты спрашиваешь меня? Разве заранее не знаешь, что я скажу? Опасно? Да, очень. Но ты — горноспасатель. Горноспасатель! Прежде чем стать им, ты обещал: «…не щадить ни сил, ни жизни самой для спасения погибающих». А другого способа спасти их, кроме того, который ты выбрал, — нет».

* * *

Стараясь не помешать отгребщикам, Тригунов начал пробираться к забою.

Проходку вели Гришанов и Кособокин. После допущенного Кособокиным промаха, едва не погубившего его самого и Зимина, Тригунов не хотел допускать его к участию в горноспасательных работах, но тот проявил такую настойчивость, что командир отряда не устоял, и сейчас, наблюдая за ним, не раскаивался в своей уступке. Кособокин находился в состоянии редкого подъема и единения физических и духовных сил, когда все лучшие врожденные и приобретенные качества вдруг обнаруживаются в таком удивительном сочетании, что мастер превращается в виртуоза, а обыкновенный труд — в искусство. Если бы в те минуты можно было заснять Кособокина на кинопленку и показать ее людям, не имеющим представления о шахте, они, наверно, подумали бы, что отбойный молоток невесом, пласт раскалывается при первом прикосновении к нему, а операции, выполняемые забойщиком, настолько просты и естественны, что не требуют ни усилий, ни выучки. Но Тригунов знал истинную цену легкости, с какой работал Кособокин, и наблюдал за ним с нескрываемым восхищением. И Гришанов порадовал командира отряда. Конечно, сравнивать с Кособокиным его было нельзя, но молотком орудовал тоже хорошо, а если принять в расчет, что не забойщик он — инженер, — право, молодец Гришанов!

Тригунов питал слабость к специалистам, умеющим не только рассказать, но и показать — что и как надо делать. Таких инженеров становилось все больше и больше, особенно среди тех, кто заканчивал, как Гришанов и он, вечернее или заочное отделение.

Гришанов уперся острием пики в основание ребристого выступа, налег на отбойный молоток. Пружинисто вздрогнув, пика выпрыгнула из углубления, оставляя за собой веер искр, наискось скользнула по выступу пласта. Тригунов одним прыжком приблизился к Гришанову:

— Стоп!

Гришанов и сам выключил молоток сразу, как только увидел искры. Кособокин тоже прекратил работу. Тригунов вплотную подошел к забою, осветил его. Неровный, с острыми выступами и причудливыми углублениями, он отливал тусклыми отблесками, в которых было что-то зловещее. Нижнюю часть забоя пересекала прочерченная Гришановым косая, с зигзагом посередине линия, похожая на знак, который изображают на электроподстанциях. Не хватало лишь черепа со скрещенными костями и надписи: «Не трогай — убьет!» Но и без того эта линия внушала знобящий страх. Взрыва не произошло по чистой случайности: искры были, пыли — хоть отбавляй, не оказалось запала — метана. Но ведь он мог оказаться, мог! А для затравки и требовалось-то его совсем немного, самая малость.

Участок забоя, приковавший внимание командира отряда, был испещрен ветвистыми, с бронзовым оттенком прожилками. Они, как метастазы злокачественной опухоли, пронизывали пласт во всех направлениях.

— Включения колчедана, — тихо сказал Гришанов.

— Колчедана… — повторил так же тихо и Тригунов, озадаченный очередным осложнением.

— Рекомендуется пользоваться медным инструментом.

— Что можно сделать медной пикой? — возразил Кособокин Гришанову. — Стальные, и те без конца менять приходится.

— Это верно, — подтвердил Тригунов. — А поэтому… Надо установить водоразбрызгиватель и создавать у забоя сплошную водяную завесу.

— Вас понял. — Гришанов поспешил к шахтофону, чтобы связаться с базой.

* * *

Водоразбрызгиватели превращали воду в туман. Он клубящимся облаком накатывался на забой, оставляя миллионы мельчайших капелек на плоскости пласта, на боковых породах, на крепи, на широкополых, закрывающих плечи шляпах, на поскрипывающих куртках и штанах из прорезиненной ткани, на разгоряченных лицах. Капельки сливались в капли, капли — в струйки, сбегавшие на почву подножного штрека; струйки — в ручей. Кособокин и Кавунок (Гришанова Тригунов направил к Маничу) врубались в неподатливый, пронизанный метастазами колчедана пласт. Стук молотков как бы вяз в мокром угле, захлебывался в беспрерывном монотонном шуме воды. Отколотые глыбы глухо плюхались под ноги, мелочь же подхватывала вода и тащила за собой. Пыли почти не стало, содержание метана не превышало и половины процента. Искр тоже не было. А может, они появились, но гасли так быстро, что их не удавалось и заметить. Опасность взрыва отступила, но скорость проходки упала почти вдвое. Забойщики и отгребщики, одетые во все прорезиненное, стали неповоротливыми, быстро «упревали». Их приходилось то и дело менять. А главное — скипок не справлялся с выдачей пульпы. Расплескиваясь, она вновь скатывалась вниз и постепенно подтапливала подножный штрек. «Где же выход? Где?» — выпытывался у себя Тригунов, лихорадочно отыскивая в памяти похожие на этот случаи, с которыми он сталкивался в своей практике, о которых узнал из литературы. Но горноспасательных работ в условиях, подобных тем, какие сложились на «Гарном», прежде ему проводить не приходилось, и в литературе описаний таких работ он так же не встречал. Когда, казалось, Тригунов готов был признать свое полное бессилие, его осенила мысль, которая в другой обстановке, пожалуй, никогда бы в голову ему не пришла. «А что, — подумал он, — если прекратить проветривание подножного штрека, загазировать его метаном до высоких пределов и вести проходку в такой, собственно, самой взрывобезопасной среде?!» Заколебался: «А не скажется ли это на составе воздуха в местах, где отсиживаются пострадавшие?» «Да что ты, — пристыдил себя, — дичь-то несешь!» «А вдруг?..» «Решимость проявлять надо!»

Эти чужие, внезапно прозвучавшие в нем слова напомнили Тригунову о случае, происшедшем в то далекое время, когда он был еще начинающим командиром отделения. Вызвали на соседнюю шахту: «Завал на вентиляционном». Отделение через полчаса было там, где работали ремонтники. Когда они заменяли крепь, началось перемещение пород, усилилось горное давление. Только что поставленная рама, как говорят, шахтеры, «спрыснула» — внезапно изменила положение и прижала кисть руки одного из крепильщиков к соседней раме. Освободить руку не удавалось. Нажим усиливался. С треском начали ломаться стойки. Ни предупредить уже начавшегося завала, ни высвободить зажатую между верхняками кисть крепильщика не удавалось. И Тригунов по молодости растерялся, не зная, что же делать, как быть. «Рубай!» — неожиданно закричал на него крепильщик. «Что?» — «Руку рубай!» Тригунов невольно попятился. «Да что он — сумасшедший?» Но крепильщик свободной рукой выхватил у него топор, замахнулся и, хекнув, рубанул себя по руке, зажатой между рамами.

Тригунов слышал влажный хруст, глухой стук упавшего топора. Респираторщики подхватили крепильщика, отбежали на несколько шагов.