Такая смелость, оказывается, никому не нужна… Вот он стал старше, и за какой-то один день ему уже показалась детской забавой игра с фонариком… Как-то сразу! Но разве это примечательный факт, разве об этом можно писать? Ну, стал человек старше, и всё! Ну, строил с другими комсомольцами и пионерами дом для сельских учителей, — даже не для своих учителей, а для чужих. И с удовольствием, с охотой строил. И было радостно строить. Но разве это входит в страницы жизни пионера Валеры Мельникова? И как-то он стал разбираться в том, что хорошо и что плохо, кто — гад, а кто — настоящий товарищ… Это — факт! Это — есть!.. Но ведь на станции «Северный полюс» он не зимовал, в Антарктику не плавал, научных открытий не делал, запуска «Спутника» и «Лунника» не подготавливал. Так о чем же писать? И что он скажет Вере Леонидовне?…

Нет, решительно невозможно понять, как же он станет писать свою автобиографию.

А ведь нужно написать не меньше двух страничек в тетрадке. Если напишешь меньше двух страничек, Вера Леонидовна и читать не станет, только посмотрит на тебя, будто видит в первый раз, и спросит:

«Как же это так, Валерий Мельников, тебе и сказать нечего о своей жизни?… Такого простого задания и то не сумел выполнить!.. Что же я должна о тебе подумать, Валерий Мельников?…»

На теневой стороне

НА ТЕНЕВОЙ СТОРОНЕ

Вместе со школьным учителем Александром Борисовичем мы возвращались с последнего экзамена в десятом классе. Летний день был очень светлый, солнечный, и разговор тоже был легкий и ясный. Недалеко от трамвайной остановки мы увидели, как двое юношей вскочили на подножку еще не успевшего набрать скорость трамвая, а третий в это время сфотографировал их. Мой спутник явно помрачнел.

— Видели? — спросил он.

— Видел.

— Понравилось?

— Не очень… Могли бы придумать что-нибудь поумнее.

По совести говоря, эпизод казался не столь уж значительным. Но Александр Борисович как будто только сейчас и нашел то самое важное, о чем ему давно хотелось поговорить:

— Обратили внимание на этого — с бантиком вместо галстука? Если бы вы рассмотрели этого юношу поближе, то увидели бы усики, и не простые, а фигурные — последний крик моды. Так вот, этот юноша — ученик моей школы. Он остался на второй год в девятом классе. Не похоже, чтобы он огорчился? Нет, он, вероятно, всё же огорчился. Конечно, ему хотелось перейти в следующий, десятый класс. В последние дни заключительной четверти он стал заниматься, требовал, чтобы его вызывали: хочет, мол, обязательно исправить свои двойки. На что он рассчитывал? На свои способности, о которых он имеет преувеличенное представление, и на мягкость учителей. Какое это было бы торжество, если бы удалось исправить за несколько дней плохие отметки всего года! Какой изумительный вывод можно было бы сделать и бросить в лицо всем своим товарищам по классу! Пусть другие учатся круглый год, а мы за неделю всего достигнем! Ну, конечно, ничего не вышло. И не могло выйти. И вот перед нами великовозрастный второгодник, эдакий прожигатель жизни…

— Конечно, это грустно, Александр Борисович, но стоит ли забывать о том, как прекрасно отвечали сегодня на экзаменах наши ученики?

— Да, да, мы все наслаждаемся ответами лучших. Публикуем в печати избранные места из сочинений десятиклассников. Веселимся на вечерах выпускников. Как же можно не радоваться тому, что у нас так много хороших школьников? Солнечная, прекрасная юность! Но вот я увидел этого второгодника и предлагаю перейти в нашем разговоре с солнечной стороны на теневую. Вредно, опасно забывать о теневой стороне…

— Представьте себе следующее, — продолжал после непродолжительного молчания Александр Борисович. — Вот этот юноша, ученик девятого класса, действительно не лишен способностей. Ничто, абсолютно ничто не мешает ему заниматься. Когда он этого хочет, он в состоянии выучить любой урок, разобраться в самом трудном материале. Но так бывает очень редко. Как-то на уроке литературы он толково рассказал об образе стяжателя, так беспощадно раскрытом и разоблаченном нашими великими сатириками Гоголем и Щедриным. Но если присмотреться к этому семнадцатилетнему юноше, то кто он такой, собственной, так сказать, персоной? Он питает отвращение ко всякому усилию. Он никогда не задумывался над тем, чтобы что-нибудь сделать получше. В жизни он всегда выбирает то, что по легче. Мать в нем души не чает, готова для него на любые жертвы, на любой труд. Виновата? Избаловала? Верно! И всё же, думая о ней, я ее жалею.

Я собрался в свою очередь сделать несколько замечаний, но Александр Борисович остановил меня.

— Знаю, знаю, — сказал он, — сейчас начнутся поиски объективных причин, начнётся глубокий анализ. Вы уж простите меня, если я вас обижу. Никто не снимает с себя ответственности. Для каждого учителя второгодник — живой укор. Для семьи второгодник — горе. А сам второгодник? Не спорьте, мы подчас чересчур увлекаемся анализом. Вокруг такого ученика вырастает шеренга виноватых — семья, школа, коллектив. И этот семнадцатилетний бездельник становится в гордую позу и заявляет: «Я здесь ни при чем, меня плохо воспитывали!» А сам-то он себя не должен воспитывать? Каким встречным усилием он отвечает на заботу государства, школы, семьи, всего советского общества? Усилие учителя должно соединяться со встречным усилием ученика, с его доброй волей, с его стремлением к знаниям. Тогда результат огромен.

Мы остановились у дома, где помещалась районная библиотека. Это получилось случайно, но как бы помогло продолжению разговора.

— Вот, — сказал Александр Борисович, — библиотека. Ее двери широко открыты для каждого. Уверяю вас, что юноша, о котором мы говорили, успел прочитать книги «Как закалялась сталь», «Молодая гвардия», «Повесть о настоящем человеке»… Прекрасные, волнующие книги. Но как отразилось чтение этих книг на его поведении, на его отношении к людям, на понимании им своих обязанностей перед народом, перед обществом? Устыдился ли он своего безделья? Пересмотрел ли он свое отношение к матери, к отцу, к учителям, к себе? У нас ли не делается всё для воспитания молодежи? Каждая книга, сама жизнь — всё учит! Вы слушаете меня?

— Да, Александр Борисович!

— Вот и слушайте. Что вы скажете о молодом человеке, который только берёт, который, обращаясь к матери, к обществу, к государству, говорит только одно слово: «Дай!» От него требуют, чтобы он учился, развивался, обогащал себя знаниями. А он ломается, не хочет, считает свои занятия в школе личным делом. Хочу — учусь, не