— Я все знаю, — доложил мне Чан Ванли смиренно. — Вы все — подлецы, предатели и негодяи. Я же чересчур добр к вам… был! Вы станете оправдываться… Так. Хорошо. Послушаем. Как выглядит дело с вашей точки зрения? Интересно.

— Мы прилетели, — с уважением начал я. — Расположились в монастыре. Хьюи устроил гулянку. Все перепились, играли в карты… Тун тоже… Кто-то облил его томатным соусом…

— Соком, — поправил Сухой Бамбук тупо.

— Существенная деталь, — сказал Чан Ванли.

— Соком, — согласился я. — Я в это время спал… Ну, он отправился к озеру. Очевидно, был пьян, утонул…

На лице Чан Ванли проступила скука. Он дернул шнур звонка и негромко сказал в сторону приоткрывшейся двери:

— Хьюи сюда…

Вошел Хьюи — бледный и скромный. Многократно кланяясь. В шортах. С испуганной улыбкой.

— Брат Тао, — произнес Чан Ванли, размышляя о чем-то отвлеченном. — Сегодня вы зашьете этому псу таблетки. Полагаю, они в значительной степени повлияют на его контакт с рюмкой. И горе будет тебе… — Он вяло погрозил пальцем подобравшемуся, потному от страха Хьюи, — если ты посмеешь избавиться от них! Сегодня же… вы поняли, брат Тао?

— Если сегодня же — он умрет, — посмел возразить я. — Операции такого рода предшествует некоторый период: десять дней; организм должен очиститься, иначе…

— Прекрасно. Десять дней.

— У тебя будет высокая температура, — предупредил я затравленно кивающего Хьюи. — Я введу лекарство, и полторы недели ты не сможешь подняться с постели…

Чан Ванли, слушая, умиротворенно прикрыл глаза.

— Но, господа… — лепетал Хьюи, ползая у шефа в ногах. — Я не буду и так… Я боюсь!

— Убрать этого, — вскользь проронил старец в сторону двери, и Хьюи сноровисто вытащили под локотки вон.

Мерцающими камнями перстней Чан Ванли бережно коснулся лба; замер, страдальчески смежив веки, будто оглушенный приступом головной боли; затем сквозь растопыренные пальцы как бы испуганно воззрился на нас. И — начался театрализованный фарс разноса.

— Погиб человек! Наш брат! — вскричал Чан Ванли патетически. — И виноваты в его смерти вы! За что я вам плачу? — безответственные дармоеды! У одного — понос, у другого — только и мысли, чтобы приложиться к бутылке; у вас, брат Тао, вовсе хроническая эйфория, плевать на все… Н-не понимаю. Вы были обязаны взять командование на себя! Пресечь пьянство! Зачинщиков наказать!

— Но каким образом, позвольте…

— Молчать! Что? Каким образом? Расстрелять! Да! И я бы одобрил! А ты? — Он вывернул ладонь, целя ею как клинком в понурого Сухого Бамбука. — Как ты посмел оставить группу? Ты не имел никакого права болеть! Потом что за болезнь — понос? Чушь. В вертолете есть пулеметные люки, в конце концов… Неженки, бездельникй, пустозвоны! Кстати, — щепотка пальцев, собранная в острие, теперь указывала на меня, — ответьте, зачем нужен этот Тибет? Я рискую техникой, людьми, я трачу горючее… Хватит, существуют пределы!

— Но откуда брать сырье?

— Найдите агентов. Молчать! Я говорю! Есть люди, умеющие достать все. Лишь бы им платили. И мы будем платить, и это обойдется куда дешевле, будьте уверены! Вы же просто лентяй и никогда о подобных вариантах не думали, вот и все. Теперь — задумайтесь!

Я знал, что беспокоило Чан Ванли… Тун мог оказаться жив, и его встреча с властями…

— Затем вы плохо осмотрели берег… — продолжил Чан Ванли озабоченно. — Надо было обыскать дно озера… Нет, бестолковые, безынициативные… тьфу! — Лицо его стало угрюмо. — Я наказываю вас… утратой доверия.

— Господин. К вам господин Робинс, — сказал из-за двери на ноте безупречного терпения сытый баритон лакея.

— Вон! Оба! — засуетился шеф. — Эй там! Пусть он войдет… А!.. вы останьтесь, брат Тао.

И появился Робинс. Раскланялся. Посмотрел на меня; при этом один глаз его выражал холодную тревогу, другой — радость, подобающую ситуации.

— Ах, мистер Тао! — развел он руки, как краб. — Я так хотел поговорить с вами, но вы отсутствовали… А сегодня я улетаю. Обстоятельства… Впрочем, обязательно заеду попрощаться. И возьму заодно лекарство. Если, конечно, вы его приготовили. То… — Он выждал паузу, — тибетское. Успокаивающее, хе-хе…

— Господа, — вмешался Чан Ванли елейно. — Сожалею, но вряд ли у вас будет сколько-нибудь времени… Некоторые проблемы с вашим багажом, мистер Робинс. Я потому вас, собственно, и вызвал. Сейчас мы должны ехать в Кай-Так[2], обсудить там кое-какие вопросы с таможней… Ваши вещи из отеля доставят мои люди, они же оплатят счета… Кстати, бра… мистер Тао сам может привезти лекарство… Впрочем, нет. Я пошлю в клинику человека, он возьмет и доставит. На таможне некоторая неразбериха… До свидания, мистер Тао, мы спешим.

«Что поделаешь… — говорит мне ускользающий взгляд Робинса. — Я знаю, у тебя много вопросов, но видишь как…»

Я выхожу из резиденции Чан Ванли — проклятой сушеной жабы, черт бы его побрал в самом деле…

Да, у меня много вопросов. Но только смог бы на них ответить Робинс? Знает ли он, как жить мне дальше и на что надеяться? И верно ли истолковал я сожаление в его взгляде? А вдруг он также досадовал на невозможность получить ответы? Но они даны. Вернее, дан один, главный. Тогда — остается неудовлетворенное любопытство профессионала. К тому, насколько отлична теория исполнения приказа в сравнении с его реально воплощенной структурой. В таком случае — мне бы ваши заботы, дорогой Робинс…

Но неужели вся моя жизнь предшествовала тому, что я сделал по воле этого пришлого человека?

Я вижу перед собой Сухого Бамбука. Волнуясь, тот облизывает губы розовым, свидетельствующим о прекрасном самочувствии языком.

— Надо было найти труп и закопать, — сообщает он, сокрушаясь. — Тогда бы сошло. Меня лишили трех зарплат.

Я машинально проверяю маску. Она вполне способна служить выражением соболезнования.

Бледно-голубой флаг неба с желтым кружком улыбающейся луны.

Асфальт несется навстречу, как крик.

Я еду домой, в клинику. Скоро вечерний обход. Хьюи маятником качается на заднем сиденье, закрыв лицо руками.

— Это же не жизнь, — гудит он в ладони. — Это же… Док, — наклоняется ко мне, — дайте тридцать долларов… Напоследок. Я… все будет нормально… Никаких приключений. Все спокойно, не бойтесь. Я отдаю отчет: чаша переполнена, шансов нет… Но… напоследок, док. Вы же человек. Это же… не жизнь. — Лицо его странно неузнаваемо, и тут я понимаю, что он без очков.

— Я дам тебе деньги, старина, — говорю я, по-прежнему — в маске сопереживания. — Но о чем ты жалеешь? О какой-то отраве, мерзости… Пойми! Ощущение здоровья — наслаждение куда большее, чем сладенькая его растрата. Ты будешь действительно жить — если не полноценно, то уж полнокровно хотя бы…

— Да на черта