не было. Я побежал к ее квартирной хозяйке, поднял дом на ноги — Тани нет и не было, не появлялась с тех пор, как уехала в деревню готовиться к свадьбе. Из-за бездорожья ни один таксист не захотел везти меня в Словатичи, да я и не знал, где искать Таню, думал, что она в Ольховатке, у кого-нибудь из подруг. Лишь около десяти часов я добрался до Словатичей рейсовым автобусом. Таню не застал — она только-только была дома, сказала мачехе, что свадьба отменяется, что уезжает в отпуск. На попутной машине я вернулся в Ольховатку, искал Таню на вокзале, автостанции, в аэропорту. Потом уже узнал, что Таня вылетела в Минск на Ан-2.
Мне трудно было предположить худшее, я не верю в это до сих пор, и поэтому, боясь скомпрометировать девушку, не заявил в милицию сразу же…»
Из показаний Антонины Сергеевны Контуш, Татьяниной мачехи:
«В 9 часов вечера у нас в хате должны были собраться соседи, помянуть моего мужа и Таниного отца — исполнялся год, как он умер.
Примерно в половине седьмого Таня взяла у знакомых велосипед и поехала в Новый Двор за хлебом: из-за дождя в наш магазин хлеба не привезли. Вернулась Таня только на следующее утро, около шести часов. Была очень расстроенная, плакала. Сказала, что свадьбы не будет, что Толик ни в чем не повинен, только она. Выстирала платье, просушила под утюгом, отмыла от грязи велосипед, собрала сумку и на молоковозе уехала в Ольховатку. Шофер сказал потом, что подбросил ее до аэропорта…»
Из показаний С. В. Лозняка, шофера совхоза «Букреевский»:
«На словатичскую ферму я приехал как обычно — в восемь утра с минутами. Когда мы уже кончали переливать молоко из бидонов в цистерну, прибежала Таня Контуш. Я сразу же заметил, что девочка очень рассеяна, подавлена и что она не отрывает ладошки от глаза, прикрывает синяк. По брошенным в жижу доскам и кирпичам она прошла прямо к кабине, чуть не оступилась, как я догадался позже — не хотела, чтоб ее разглядывали доярки: «Дядя Степан, родненький, мне надо чем быстрее в Ольховатку, опаздываю на самолет…» Когда я спросил, куда же она летит, она заплакала. Больше я ни о чем не спрашивал, отвез ее в аэропорт, хотя меня ждали на ферме в Рудкове. По тому как Таня брала билет, я понял, что ей все равно, куда лететь. Я стоял в стороне, но слышал, как возмущенно кричала кассирша: «Я вас русским языком спрашиваю!.. Какая же бестолковая!.. Так — куда? куда?..» А Тане был нужен самый первый «кукурузник», да попробуй вразуми это орущей бабе…
Таня купила билет на Минск, на 9-55, по-моему. «Ты покачай мне крыльями, девочка», — сказал я — думал, улыбнется, а она опять расплакалась, бросила сумку, уткнулась лицом мне в плечо. Горе сиротам…»
Вечером того дня, когда мы впервые ознакомились с этими документами, мы вот так же, как и сейчас, сидели с Михаилом Прокофьевичем на лавочке под бузиной, и Михаил Прокофьевич водил хворостиной по земле: вычерчивал нечто вроде карты южной части Ольховатского района.
— Вот погляди… — говорил он. — Это — Словатичи, село на семьдесят пять — восемьдесят дворов… Затем — Узляны, двадцать дворов… Новый Двор — восемьдесят… А это — Ольховатка. Все почти на одной линии. Между Словатичами и Ольховкой — восемь верст. В год по отцу Таня поехала за хлебом в Новый Двор, но и сюда в тот день хлеба не привозили. Делать нечего, пришлось крутить педали до города. Восемь верст по раскисшей дороге заняли у нее около часа. А к Анатолию она попала только в два, в начале третьего ночи. Где же она пропадала, что с нею было по крайней мере в течение пяти часов? Вот вопрос… К южной окраине города, кстати, подступает лесопарк, довольно глухой, безлюдный, осенью в нем опенки растут, дорога пересекает его… Чертовы «маски», и не иначе, — помолчав, заключил он. — Это их работа. В лесопарке, видимо, они ее и подстерегли…
Тогда у нас не было никаких доказательств относительно этих чертовых «масок», никаких зацепок, чтобы что-то предпринимать. Одни лишь предположения, а их не хватало даже на то, чтоб возбудить уголовное дело. Татьяна пропала, «вещдоки» (вещественные доказательства) частью уничтожила, частью увезла с собой. Анатолий ходил как потерянный, у него тоже начался отпуск, и вот, пожалуйста, получил все сразу — и отпуск по-человечески, и свадьбу, и свадебное путешествие к морю. Таню жалели, Анатолию сочувствовали, изустной легенде верили, она растекалась с такими невероятными и противоречивыми подробностями, будто все произошло на глазах нескольких десятков совершенно несхожих людей и в разное время, ну да это явление обычное. Как обычен разряд и тех людей, что маме собственной не доверяет, влипла — значит, суждено, ничего подобного с другой бы не случилось, греховодница, сбежала из-под венца, потому как знала — вовек не простится.
А ведь девочка, судя по всему, милая, гордая… Два мерзавца уже в зародыше погубили молодую семью, нанесли неизлечимую душевную травму, подорвали веру в людей. Недели через две-три Таня вернется в Ольховатку — может, немного успокоенная, может, за тем, чтоб взять на комбинате расчет и навсегда расстаться с городом, который так обошелся с нею, кто знает. Но эти две-три недели нас никак не устраивали, я однажды обмолвился о том печальном счете, что предъявляет обществу преступник за каждый день, который он проводит на свободе: возможны, даже закономерны новые злодеяния, коль пакости одна за другой сходят с рук. Преступник наглеет, а жертвы, увы, становятся все податливее, страх шествует впереди.
Должен сказать, что уже после начатой угрозыском работы по делу Татьяны Контуш, в милицию почти одновременно пришли два анонимных письма. От потерпевших. Но это были лишь сообщения о происшествиях трех- и четырехнедельной давности, исступленный крик души, униженная мольба, чтоб поскорее изобличили двух негодяев в черных масках и — только. Корреспондентки настолько опасались огласки, что не указали даже района нападения, и для расследования, по сути, эти письма были абсолютно бесполезны. Но ничего, пригодятся на суде, уж судить-то будем.
Насильников боялись и ненавидели.
Шла уже третья неделя наших поисков Михаила Шедко и Тани Контуш, — а она, как выяснилось, купила в Минске билет на симферопольский самолет и прошла регистрацию, — силами милиции и общественности третью неделю кряду велось ночное патрулирование на наиболее глухих улицах города, как позвонила Тамара Киселева. И сейчас на основе ее рассказа я попытаюсь воссоздать то, что произошло вечером накануне.
Итак, она перевелась официанткой в ольховатское кафе «Весна».
