— Зуба лицыть, зуба лицыть!.. — гнусавя, с трудом выговаривает японец и, к удивлению столпившихся зевак, показывает ровные, чистые, как свежий горох в стручке, зубы.

Публика долго не понимает, на что горазд этот низкорослый и хитроглазый человек, одетый невесть во что, не то в юбку, не то в широкие шаровары тонкого зелёного шёлка и в голубую кофту.

Первым из его посетителей оказался сапожник Николай Осокин. Он уже слегка подвыпил и потому, не задумываясь, перешагнул через перегородку в балаган.

— Ну, что у тебя за фокусы, шут гороховый? Ну, показывай! А то я тебе остатки носа со щеками сравняю…

Японец робко отступает под напором неприветливого словоизвержения, но быстро спохватывается и, глупо улыбаясь, снова лопочет:

— Зуба лицыть, — и показывает на свои зубы.

— Ага, понятно! Он, ребята, доктор, зубной рвач.

— Пять копейка зуба лицыть.

Осокин вразумительно поясняет публике:

— Добро пожаловать, у кого зубы гнилые! Дерёт с корнем пятак со штуки… А я своих не дам. Я кому угодно сам бесплатно вышибаю.

— Дай-кось я попробую, — говорит мужик с подвязанной щекой, — может, польза будет, — и лезет через барьер.

— Ну, дери тя чорт… Пятачок — так и пятачок!..

— Лицыть будем, лицыть, — радостно бормочет японец.

Сняв с головы повязку, мужик широко раскрывает рот.

— Да ты поуже раскрывай, — замечают ему любопытные, — а то всех мух переловишь.

Мужик сердито огрызается и — снова рот нараспашку. Японец берёт металлическую трубочку и вязальный крючок. С минуту он ковыряет у мужика больные зубы, затем извлекает на бумажку мелких жёлтеньких червей… Отложив инструмент на чемодан, он показывает червей публике:

— Глите, глите, церви, зуба лицыть…

Взяв с мужика пятачок, говорит ему более ясно:

— Иди. Здорова зуба…

Тогда и те, у кого от роду не болели зубы, из любопытства повалили в балаган. Так бы и сыпались лекарю пятаки, да скоро люди вывели его на чистую воду.

Кто-то из усть-кубинских ловкачей нашёлся и вперемежку с другими посетителями три раза подсаживался к японцу. И каждый раз неразборчивый «дантист» доставал у него изо рта червей по пяти штук.

Догадливый посетитель кричит на весь базар:

— Братцы! Нехристь нас надувает, поганит…

— Как? Что?

— Да черви-то не в зубах, а у него в дудочке…

«Лекарь» поспешно складывает в чемодан свои пожитки. Но не тут-то было! Толпа нажала. Треснули у балагана доски, рухнул барьер, опустилась крыша.

— Кажи, дьявол, дудочку!

— Откуда набрал червей?

— Дайте ему по башке, чтоб из него самого черви крошились…

И тут подоспел Осокин.

— Русских, брат, долго не обманешь, — торжествует он, — на-ко вот тебе, чтобы помнил… — Осокин слегка ударил японца кулаком в подбородок, так, что у того чавкнули зубы, и, брезгливо вытерев руку о полу пиджака, посоветовал без злобы:

— Собирай свои хунды-мунды да ступай во-свояси. Жулья тут и без тебя много.

Японец начал поспешно собираться. Кто-то любознательный схватил с чемодана его злополучную «дудочку» и разломил её на части. Действительно, из трубочки посыпались мелкие живые черви.

— В полицию его, в полицию!

Появился стражник и предложил «лекарю» следовать за ним в каталажку на законную расправу. А по ярмарке слух, как чума:

— Слышали, японского шпиёна поймали?

— Какого, где?

— Да того, что червей продавал, зубодёра…

В полиции он не задержался, за приличную взятку его вытолкнули на улицу и намекнули, чтобы впредь не попадался…

…Бородатое купечество, приезжее и местное, чинно, степенно расположилось за прилавками переполненных товарами лавок и магазинов. Не блещут купцы нарядами; одеваются они просто, практично, в сюртуки из долговечного сукна; штаны с «выпуском» на лакированные голенища; золотые массивные цепочки поперёк живота. Следят богачи за ярмарочным ловом, следят за работой своих приказчиков. А те готовы лезть из кожи вон: мечутся, стараются показать хозяевам своё уменье — привлечь покупателя заманчивым словом, ловко обмерить, обвесить, обсчитать.

Особенно оживлён на ярмарке сапожный базар. Около тысячи кустарей-сапожников из Заднеселья, от Николы-Корня, от Ивана Богослова, из усть-кубинских деревень ведут розничный торг обувью, с рук, с телег и подмостков. Многие из сапожников, сделав почин в продаже, успели выпить магарыч и чувствуют себя весело, как подобает на своём долгожданном празднике. Сотские и десятские разнимают уже кое-где пьяных драчунов.

На траве за забором, около Смолкинского трактира, именуемого «Париж», пятеро закадычных приятелей распивают гербованную сивуху.

Среди них известный Осокин — холостяк лет под сорок, бездомовный, дерзкий на руку забияка. Рядом с ним Иван Чеботарёв — сапожник из деревни Попихи, умом неглупый и выпить не дурак; тут же Алексей Турка — его сосед, тоже сапожник, резкий на слово, однако не драчун. К ним присоединились плотник Звездаков и конопатчик Калабин. Выручка за сапоги у Чеботарёва и Турки была неплохая. Но, на беду им, их расторопные жёнки Марья Петровна и Анюта Глуханка ласковым словом расположили к себе своих мужиков, взяли кошельки с выручкой и скрылись. Искать хитрых баб в многотысячной ярмарочной толпе — дело напрасное. Как ни вытягивался Иван Чеботарёв на заборе, не мог заприметить ни той, ни другой. Потом Иван бросился было к своей телеге, — нет ли там бабы с кошельком, — но около телеги стоял выпряженный бурый мерин и лениво жевал свежее, пахучее сено, а в телеге на подстилке в уголке одиноко сидел трёхлетний Терёшка, сынишка Ивана, и, перемазавшись патокой, с аппетитом ел дешёвые пряники-сусленники.

Иван что-то проворчал и снова ушёл к своим приятелям на луговину.

Пить водку им было не на что, — в этом откровенно признались все, за исключением Осокина, а на того нечего было и рассчитывать. Правда, Осокин неплохой сапожный мастер, но к ярмарке он остался без работы и без денег. Накануне хозяин-кожевник прогнал его не то за мелкую кражу, не то за крупную драку. Сейчас в кругу своих друзей Осокин рассчитывает погулять и повеселиться за их счёт.

Снова поднимается на забор Иван Чеботарёв и, держась за жерди, высматривает, нет ли кого знакомых, чтобы у них попросить взаймы. Вдруг он обрадованно кричит:

— Скородумов! Подь сюда, дело есть. Поддержи компанию…

К ним подходит высланный шорник Скородумов. Он одет в дешёвый, но чистый костюм, на ногах новые гамаши; распахнутый ворот белой холщовой рубахи вышит звёздочками.

Лицо у Скородумова бритое, трезвое, и весь он подтянутый, строгий.

— Вы, ребята, с ним поаккуратней, — предупреждает Иван своих приятелей, — это политический, он не любит зря брехать. У него каждое слово с весу.

— Скоморох попу не