Она несколько секунд смотрела на него, но ничего не ответила. Автобус затормозил, и она вышла.

Ее молчание. Он не спал из-за него всю ночь.

21

Молчание Сарры длилось неделю. А потом на уроке математики она села рядом с ним, достала свои вещи, заправила пряди волос за уши и сделала вид, что не замечает его внимательного взгляда. Взгляда, который скользил вдоль ее носа, по щекам, обводил контур ее губ. Ему было интересно, очерчен ли ее профиль так же четко и с другой стороны.

– У тебя большие ноги, – заявила она.

– Что-что?

– Твои ноги. Они большие. Значит, ты очень устойчивый.

– Правда?

– Ну, я не знаю. Сам скажи: ты устойчивый?

– Да, думаю, что да.

– Ну вот, значит, теория правильная.

Пораженный этой девушкой, столь не похожей ни на одну другую, он спросил:

– Семь – твое любимое число?

– Нет, а что?

– Когда ты сказала мне выбрать число от нуля до десяти…

Широкая улыбка озарила лицо Сарры.

– Когда хочешь сделать что-то, но при этом притвориться, что это не совсем твое решение, а скорее это кто-то другой или даже мир, вселенная посылает тебе знак, тогда задай этот вопрос: какую цифру от нуля до десяти ты выбираешь. Ответ не имеет значения.

Она наклонилась к нему и прошептала:

– Как правило, ответ вообще никогда не имеет значения.

Станислас хотел спросить ее, значит ли это, что их судьба заранее предрешена, но в этот момент в класс вошла мадам Пако. Она потребовала тишины, и Сарра тут же повернулась к доске и сосредоточилась на уроке: уравнения с двумя неизвестными.

– Это вроде нас с тобой, – прошептала она.

– Сарра? Хочешь что-то сказать?

– Нет, мадам.

Математика всегда была любимым предметом Станисласа, но теперь она стала и его любимым моментом в школьном расписании. Он старался попасть в класс первым и сесть на передний ряд, под необъятным бюстом мадам Пако, женщины, которая страшно боялась старости и которой в конце концов удалось ее избежать. В сорок три года она внезапно, неожиданно для всех, навсегда осталась молодой. Но пока что мадам Пако была жива и здорова и записывала пояснения к уроку на доске.

– Допустим, мы хотим решить это уравнение методом проб. Мы должны заменить Х на случайное число и делать так до тех пор, пока не получится. Давайте попробуем. Сарра, ты можешь выбрать число от нуля до десяти?

Станислас выпрямился на своем стуле.

– Конечно, мадам. Семь, – ответила она с широкой улыбкой.

22

2015

Синтия не задается лишними вопросами. Жизнь такова, какова она есть, какой должна быть. Это не фатализм, это мудрость. «Время идет и никого не делает лучше, – говорит она. – Но, с другой стороны, если бы не время, не было бы седых волос. А без седых волос у меня было бы гораздо меньше клиенток».

Каждое воскресенье она принимает в своем доме сына. Это их общий с Давидом дом, но она говорит «в моем» – в конце концов, это правда ее дом, именно на ней он держится. Муж может изредка поменять лампочку. Но в остальное время он живет, как в гостинице. Так она говорит в те дни, когда ей все надоедает. Сегодня как раз такой день.

Она фыркает, когда звенит духовка, фыркает, когда пытается поставить блюдо на стол, а графин с водой никто не отодвигает, фыркает, когда спрашивает Давида, какой кусок ему положить, а тот отвечает: «Какой не жалко».

– Твой отец решил заняться хайку, – говорит она Станисласу, передавая ему тарелку.

– Чем?

– Это японские стихи. В три строки. Там еще какая-то история со слогами.

– В первой строке пять слогов, – вмешивается Давид. – Во второй – семь, а в третьей снова пять. Итого семнадцать слогов.

– Ну да, еще одно очень полезное занятие, – вставляет Синтия.

– И на что это похоже? – спрашивает Станислас.

Давид берет свою салфетку, вытирает уголки рта и аккуратно складывает ее.

– «Раннею ночью / совсем одинокий лист / упал без звука», – декламирует он.

– Это всё, – уточнила Синтия.

– А, понятно.

Станислас наблюдает за отцом. Этот человек смотрит людям в глаза, но всегда думает о своем. Может быть, он смотрит и не в глаза, а куда-то за них. Возможно, у него проблемы с оценкой расстояния? Как будто его взгляд – это удочка, и он все время забрасывает ее слишком далеко, куда-то в колючие заросли за рекой. Вот о чем думает Станислас, когда чувствует, как в кармане вибрирует телефон. Он извиняется, встает и уходит в комнату отца. Ту, где висят десятки вышитых холстов.

– Алло? – шепчет он.

– Я сделала одну странную вещь, – отвечает Сарра.

– Насколько странную?

– Ну, обыкновенно странную.

– Такой не быва…

– Когда мы были в квартире твоего тезки, – перебивает она, – я записала адрес его электронной почты. На всякий случай.

Он улыбается.

– На случай, если случится пожар и нам придется спасаться бегством?

Она чуть слышно цокает языком.

– Просто на всякий случай. Я подумала, ну, не знаю… скажем, я попробовала номера лотереи вместо пароля. И это сработало.

– Но зачем нам это может понадобиться?

– Ты смеешься? Скажи лучше, как это может нам не понадобиться?

23

Сарра назначила ему встречу в конце дня в луна-парке. «Луна-парк – самое грустное место на свете. Я обожаю бывать там», – сказала она перед тем, как повесить трубку.

Станислас находит ее возле автодрома с бамперными машинками. На площадке одинокий автомобильчик лавирует между неподвижными машинами. Маленькая девочка за рулем смеется каждый раз, когда врезается в незанятую машинку, и украдкой поглядывает на мать.

– Видишь эту сцену? Здесь такое можно увидеть сплошь и рядом. Поверхностное возбуждение. Неоновые лампы, шум, дети, которые пытаются убедить своих родителей, что им весело. Родители, думающие о собственном детстве, которое больше не вернется. Потом я возвращаюсь домой, переполненная этой бесконечной грустью, завариваю себе чай – при этом хорошо, если идет дождь, – и думаю о всяких ужасах. Каждый раз – никогда не угадаешь, в какой именно момент, – моя душа наконец-то встряхивается. И это здорово.

– Что здорово?

– Осознание того, что меланхолия – это привилегия живых.

Женщина в будке оператора нажимает на кнопку, и из дымовой шашки валит голубой дым: «И-и-и-и-и, поехали…» – вяло объявляет она осипшим голосом, и Станислас думает про себя, что если бы эхо ленилось, то оно звучало бы примерно так.

– Может, пойдем куда-нибудь еще?

Они молча проходят несколько метров до киоска, в котором сгорбился на раскладном стуле мужчина. На улице двенадцать градусов, но он одет в майку и шорты, будто больше не существует времен года, и, наверное, он прав. Ведь все только об этом и говорят целыми днями. Сарра заказывает чурросы.

– Знаешь, я долго думала над твоим вопросом, – говорит она. – Мне кажется, что возможностей столкнуться со счастливым случаем становится все меньше и меньше. Я хочу сказать, что чем больше люди всё контролируют, чем больше развиваются технологии, тем меньше остается места для счастливого случая. Когда я была маленькой, учительница просила нас пойти нажать кнопку, чтобы прозвенел звонок с перемены. Это делалось вручную и зависело от ее настроения, от разговора с коллегой, от того, как она провела ночь. Существовало множество невидимых течений, которые меняли ход событий. Теперь все автоматизировано, и ровно в десять часов, что бы ни случилось, раздается звонок. Раньше мир был не таким справедливым, это правда, но тогда счастливый случай существовал. Он на самом деле существовал.

Старик протягивает ей бумажный кулек со сластями, и Сарра откусывает кусочек чурроса.

– Когда мы возвращались в класс, мы смотрели на часы и видели, что с тех пор, как мы вышли из него на перемену, длинная стрелка проделала большой путь, и нам казалось, что мы выиграли в лотерею.

Она смахивает крошки сахара, прилипшие к губам, и продолжает:

– Теперь же мы знаем прогноз погоды час за часом. Навигатор указывает нам самый короткий маршрут. Поисковик в интернете развеивает наши малейшие сомнения. Мы больше не удачливые. Мы больше не неудачливые. Мы просто эффективные.

Она ненадолго замолкает, чтобы подумать.

– В конечном счете, я не знаю, контролируем ли