– А что же физрук тебе не поставил пятёрку? – спрашивает баба Соня.

– Да я через коня не перепрыгнул. Обраткой задел. Ластик и говорит…

– Иван Иваныч…

– Ну да, Лысяй наш и говорит: тройку я тебе, так и быть, ставить не буду. В следующий раз перепрыгнешь без погрешностей, поставлю пять. Пожалел.

– Подумаешь, задел коня чуть-чуть… Ты же у меня Брумель. Мог бы этот твой Ластик сразу пятёрку поставить.

Когда вернулись родители, баба Соня стала жить отдельно, вернулась в свою маленькую однокомнатную квартирку. Я к ней, конечно, приезжал, навещал. Мне казалось, что регулярно. Но на самом деле по нескольку раз в год, не чаще. Как известно, молодость эгоистична.

Когда началась бурная студенческая жизнь, как-то вообще стало не до бабушки. Созвонился – и то хорошо. Нормальное юное свинство.

Университет я закончил в те времена, когда все помешались на деньгах. Я устроился в кооператив по репетиторству. В университете зарплата преподавателя была сто двадцать рублей, а в кооперативе за день, если работать часов десять, можно было заработать пятьсот. Ну, мы и жили в этом самом кооперативе, как современные китайско-таджикские гастарбайтеры. Переночуешь на сдвинутых партах, зубы почистишь – и до ночи долдонишь про «жи-ши». Так продолжалось пару месяцев. Однажды я справился с жадностью и вырвался на один вечер к бабе Соне. Привёз ей каких-то вкусностей, денег. Весь вечер сидел, хвалился и доказывал, что деньги – это главное.

Баба Соня мне, как водится, поддакивала, изумлялась суммам, которыми я «ворочал», а потом, когда я уже собрался уходить, сказала:

– Да, Вовунчик. Ты у меня Ротшильд. Молодец, мой золотенький. Только запомни, Вовунчик, деньги – говно.

Я прямо обалдел. Я и слов-то таких от неё никогда не слышал. А тут – на́ тебе: говно, и точка. Я чего-то стал возражать, кричать про «совковую бедность». Баба Соня опять стала мне поддакивать, хвалить новые времена:

– Хорошие сейчас времена, – говорила баба Соня, – очень хорошие, золотенький ты мой.

– Да! – орал я. – Да! Наконец-то люди стали свободными! Не то, что раньше. Теперь можно работать, зарабатывать и достойно жить!

– Правильно, Вовунчик, так держать!

– Деньги – это чеканная свобода! А человек должен быть свободным!

– Молодец, Вовунчик! Карл Маркс ты мой!

– Карл Маркс – придурок! – перешёл я на визг. – Он был против нормальных капиталистических отношений! Семьдесят лет люди в этой стране сходили с ума! А почему?!

– Атомка, – сказала баба Соня.

– Какая такая ещё «атомка»? – «чавкнулся» я со своих теоретических вершин. – Что за атомка?

– Запустили люди вокруг земли атомку, – как будто начала рассказывать сказку баба Соня. – Вот она теперь летает-летает и всех с толку и сбивает. Кто орёт «комунизьм!», кто орёт «деньги!», а всё это, Вовунчик – что?..

– Что?

– Говно.

– Ну ты, бабуль, совсем уже…

– Я, да, золотенький мой, я – совсем. Старенькая и глупая. А у тебя всё впереди, Вовунчик ты мой… Ты там, когда из подъезда будешь выходить, осторожно, смотри не споткнись. Там лампочка разбита.

– Вот они – совки! Только бы им лампочки бить…

– Ну да, ну да… Мальчишки шалят. Это всё Серёжка. Помнишь Серёжку-то?

У бабы Сони во всём всегда был виноват «шалун» Серёжка. Уже лет десять-пятнадцать. Несмотря на то что Серёжка уже пять лет как отслужил в армии и стал папой двойни.

В подъезде я, разумеется, забыл о предупреждении бабы Сони, оступился на тёмной лестнице и разорвал куртку о раскрытую дверцу почтового ящика. Только тут я вспомнил, что баба Соня уже год как почти не выходила на улицу. Откуда она знала про лампочку?

Так или иначе: самое краткое определение денег, данное бабой Соней, я запомнил на всю жизнь.

Через два дня наш кооператив лопнул, директора его посадили, деньги за месяц работы нам не выплатили, и я вернулся работать в университет на сто двадцать рэ, о чём нисколько не жалею.

Уже потом, через несколько лет, я узнал, что четыре года, пока родители были в командировке, мы жили с бабой Соней на её пятидесятирублёвую пенсию. Деньги, которые нам присылали родители из Африки, баба Соня откладывала мне на книжку. С пятидесяти рублей, кстати, она тоже кое-что откладывала и опять же – мне.

С детства я обожаю толокно. Оно стоило, кажется, пачка четырнадцать копеек, и хватало пачки на неделю. По-моему, толокно намного вкуснее какао. Вы знаете, что такое толокно? Если не знаете, вы несчастные люди.

Только с приездом родителей я узнал, что курицу и всякое другое мясо можно сразу жарить. Для меня это было серьёзным открытием. Я был уверен, что сначала курицу варят. Для мягкости, а заодно для бульона. Причём бульон – не главное, потому что он не такой вкусный, как курица. А уже потом курицу обжаривают в самодельной панировке, которая делается из старого хлеба. А если мясо и курицу жарить сразу, то они никогда не прожарятся. Я и сейчас люблю обжаренную варёную курицу больше, чем просто жареную.

Но, конечно, самое вкусное – это лук, чёрный хлеб и подсолнечное масло. И ещё – яичница. Глазунья – это самый вкусный в мире деликатес. И ещё – кефир, особенно если зелёную крышку продавить пальцем и вынуть так, чтобы она была надета на пальце. И тот кефир, который ты слизываешь с крышки, – самый вкусный.

И ещё – бабасонин кисель, пахнущий зимой.

И ещё: по воскресеньям с утра, во время передачи «С добрым утром!», очень вкусно съесть бутерброд с докторской колбасой. Каждый день есть бутерброд с колбасой – совсем не вкусно. А вот раз в неделю – объедение.

Баба Соня умерла в глубокой старости, тихо и спокойно. Перед смертью попросила докторской колбаски.

У меня такое чувство, что в детстве у меня было всё. И даже семь копеек на фруктовое мороженое по субботам. И даже чёрный каучуковый мячик.

А вот сейчас всё время чего-то не хватает. То ста рублей на такси, то тысячи рублей на починку зуба, то десятка тысяч на остекление балкона, то полстони тысяч на курорт…

Что такое? В чём причина? Кто виноват?

Наверное, атомка.

Сублимация Эдиповна и другие

Как говорит мой приятель Гриша Циплер, шеф-повар ресторана «Обжорный ряд», «я, конечно, очень люблю вареную морковь, но