Я сходил. За сараем стояла коробка. В коробке было всякое барахло. На барахле мирно спал Питер, накрывшись старыми Филиными штанами.

Мы не стали его будить.

С тех пор у Пиндюриных есть одно спасение от неистового Пети – это коробка из-под Пяти Капель. В ней он мирно играет с какой-нибудь тряпочкой или пуговкой. И потом тихо спит.

Он в домике.

Анжела и Раиса Степановна привезли с Черкизона очень вкусные домашние чебуреки.

В семье Пиндюриных мир и порядок. И все уютно и правильно.

Джимми – в скороварке. Пит – в коробке. Заначка – в сарае. Памперсы – в тумбочке. Молоко – на веранде. Чебуреки – на Черкизоне. «Светлячок» – в России. Россия – на планете Земля.

И если капель – то пять. И если соток – то шесть. И если жить – так весело.

Как говорил наш российский человек британского происхождения Винни Пух, «по-моему, так».

Vas tut ne stoyalo

В очередь, сукины дети. В очередь!..

П. П. Шариков

Все кричат: «Париж, Париж!..» А что – «Париж»? Был я в этом Париже. Ради Лувра, конечно, стоит съездит. Причём потратить на него неделю: Лувр большой. Это, конечно, можно…

Поверьте, это никакое не пижонство и не великодержавный шовинизм. Я действительно так думаю. Потому что у меня есть с чем Париж сравнивать. Все эти «приехать в Париж и умереть», «ах, Париж, как приедешь – угоришь», «у нас – как в Париже, только дома пониже и асфальт пожиже» – это всё из далёкого прошлого. В Москве давно уже дома повыше парижских, да и французы в Москву едут целыми популяциями, кто победнее – на заработки, а кто побогаче – кутнуть. Как в XIX веке.

Вообще 99 % из того, что говорилось, говорится и ещё будет сказано о Париже, – враньё, гундеж и бяка. Мифология сивого мерина. Сами же французы себя, как говорится, и раскрутили. Они это умеют. Плюнул – и поставил памятник собственному плевку. Этому у них можно поучиться.

Это, как сейчас говорят, «моё личное мнение и своего мнения никому не навязываю», но и на чужие ахи, охи и закатывания глаз по поводу Парижа не поддамся. Не в ахах здесь дело. Тут другое.

Что такое Париж? Если уж ударить по расхожим стереотипам.

Париж – это довольно небольшой, можно сказать, провинциальный, городок, в котором живет в пять раз меньше людей, чем в Москве. Маленький город-то. Чего уж там. Не Мехико и не Сингапур с Лондоном. Город-пупс.

Париж – это город-новодел. Средневековых памятников тут почти нет. Французы всё разрушили, включая Бастилию. Из старого здесь чуть да ничего. Сен-Жермен-де-Пре. Нотр-Дам. Сен-Шапель. Собственно – всё. Остальное – новьё XVIII–XIX веков. Преимущественно – Черёмушки эпохи Наполеона III.

В Париже – большие сталинские (вернее, наполеоновские, что всё равно) площади, набережные в стиле советских фильмов 50-х гг., по набережным хочется ходить и петь голосом Эдит Пиаф песни про Ленинские Горы.

Эйфелева башня похожа на присевший по большой нужде скелет динозавра. Причем к тому месту, куда чудовище ее справляет, эту свою чудовищную нужду, всё время стоит длинная оживленная японская очередь. Вероятно, в предчувствии чего-то большого и свежего. Каждый год динозавра перекрашивают. В последний раз, когда я залезал, как турмакака, на башню, она была покрашена в цвет загоревшего покойника.

Лувр – если смотреть на него с противоположной набережной – это длинная серая кишка. Мрачный барак, уходящий к горизонту.

Нотр-Дам недавно отреставрировали. Раньше собор был весь какой-то подлинно-грязный в трогательных черных подтеках. Настоящий, средневековый, щемящий. Аутентичный. Теперь он – что твой диетический соевый батончик. Полезный, а есть не хочется.

В Париже (не знаю почему) как-то особенно упорно слипаются новые еврокупюры. Как наэлектризованные. Две сотни отдать вместо одной – в порядке вещей. Я отдавал.

Талоны в парижском метро имеют тенденцию неожиданно размагничиваться. Там – такие турникеты. Первый тебя впускает и закрывается, а второй не выпускает. Каждый раз, когда я бываю в этой долбаной «столице мира», я аккуратно кукую между парижскими турникетами. Сначала кричу, матерюсь и плачу, а потом затихаю.

В Париже все всегда и везде едят. Есть такое парижское правило: завтрак съешь сам, второй завтрак съешь сам, обед съешь сам, полдник съешь сам, а уж ужин – это святое. Друзей и врагов просьба не беспокоиться.

Зимой и осенью в Париже идет нескончаемый мелкий дождь. Летом в Париже жарко и душно.

Парижане какие-то бесцветные и зачуханные. Расцветают они только по выходным. Они отсыпаются, отъедаются и наверстывают упущенное в сфере, так сказать, выполнения супружеских обязанностей. Многие французы весь день не вылезают из кроватей. Поедят, повыполняют обязанности, поспят, опять поедят, опять повыполняют… Один мой знакомый француз говорит так: «Сначала надо поесть, потом надо сделать сиесту, а потом – поспать».

Что в Париже хорошо (но только весной) – это одновременно цветущие каштаны, сакуры и липы.

Парижские каштаны, кадры из памяти…

Вот около музея д’Орсе посреди площади лежит сизо-антрацитный негр, гладит живот и мурлычет себе под нос «Марсельезу» с гвинейским акцентом.

Вот на набережной Вольтера под липой сидит симпатичный клошар в зимней шапке с надписью «СССР», зевает и скрупулезно, как ювелир, гранящий алмаз, ковыряет в носу. Удивительно сочетание запаха цветущей липы и клошара. Есть в этом что-то неуловимо родное, колхозное. Кирза и сирень?.. Солярка и черемуха?.. Навоз и зеленЯ?.. Затрудняюсь с параллелями.

Вообще Париж – город запахов. Утреннего парижского кофе (который ужасен: и запах, и сам кофе). Круассанов (которые вкусны). Французскую извращенческую традицию макать круассаны в кофе считаю преступлением против человечности и предлагаю – в духе современной политкорректности – организовать общество защиты прав круассанов. Ну, не макаем же мы сало в компот? Или пельмени в квас?..

Однажды я приехал в Париж. Дело было где-то год назад. На два дня. Можно сказать, на халяву: меня туда послал один туристический журнал, в котором я пишу, совместно с турфирмой, которой я оказал одну небольшую услугу. Кстати, поучительная история. Позволю себе её вам рассказать в виде лирического отступления. Прихожу я лет пять назад в