– Вам нлавится, Варадимил Станисравович? – вежливо спросил меня Красный Цветок. В ее коробочке оставалось семь пельменей.

– Вкусно, – сказал я, дочифанивая одиннадцатый пельмень.

– Хэн хао чи! – подтвердил Золотой Дракон, покончив с карпом, выплюнул на скатерть хвост и приступил к свинье.

– Поплобуйте кулицу с алахисом, Варадимил Станисравович, – учтиво улыбнулся мне Красивый Цветок, – это очень факусана.

– Сесе, спасибо, Красивый Цветок, но я больше не могу… Честное слово. В другой раз…

– Тебе надо дать какое-нибудь китайское имя, Вовка, – сказал Золотой Дракон. – А то мой Медвежонок тебя замучился артикулировать. – Он выплюнул на скатерть свиной хрящ и предложил: – Давай назовем тебя так: Цонмин Яньцзин.

Смешливый Красивый Цветок нагнулся и захихикал в ладошку.

– А что это такое? – спросил я.

– «Умные Очки». Конечно, тебя можно было бы назвать Четыре Глаза – Сы Янь, но «сы» – нехорошее слово…

Цветок тихо заливался в коробочку, вежливо загородившись ладошкой.

– Хорошо, я согласен, Золотой Дракон, – вздохнул я и проглотил последний шестнадцатый пельмень.

– Попробуй свинину, Умные Очки. Свинья – хэн хао чи!

– Сесе, Золотой Дракон, но я больше не могу чифанить. Извини. Дуй бу чи, друг.

– Слабак ты, Умные Очки, – сказал Золотой Дракон, доедая свинью. – Одно слово – лао вай… Ты больше не будешь, Прекрасный Цветок? – он уверенно кивнул на коробочку Мэй Хуа, в которой по-прежнему оставалось семь пельменей.

– Нет, Зоротой Длакон, я наерась.

Золотой Дракон доел пельмени Красивого Цветка и крикнул в гулкую даль ресторана:

– Гуня! Майдань!.. «Майдань» – значит счет, – пояснил он для Умных Очков.

Веселая розовая гуня в национальном костюме ловко свернула нашу скатерть, умчалась с ней в недра рычащего, как буксующий бульдозер, ресторана и буквально через двадцать секунд принесла «майдань».

– Девяносто юаней, – задумчиво сказал Золотой Дракон.

– Осень долого, – возмутился Красивый Цветок.

– А сколько это? – спросил я. – У меня с математикой прохо… То есть, пардон, плохо.

– Это где-то четыреста сорок четыре рубля, – быстро подсчитал Золотой Дракон. – Полное «сы»!

– И это дорого? Это за шесть-то порций пельменей, целого карпа и триста граммов свинины?! – воскликнул я. – У нас бы это тысячи на четыре потянуло! Совсем вы тут, я смотрю, зачифанились…

– Да, действительно дороговато… – проворчал Золотой Дракон. – Уо цхао…

Я так и не понял, про какой счет, российский или китайский, говорил Вадик.

Мы расстались у входа в ресторан. Я с трудом проломился сквозь толпу и вышел-таки на центральную улицу Нань Цзин, по которой плыл плотный, как обед в ресторане Сада Радости, поток людей.

Я икнул, дружески обнял за плечи двух улыбчивых шанхайцев и сказал им:

– Дуй бу чи. Извините.

– Ты уже пожрал? Ни чифань ла мэй йоу? – дружески поприветствовали шанхайцы четырехглазого лаовая.

– Пожрал, пожрал! Чифань ла! Чифань ла! Да еще как! – сказал лаовай, оторвал ноги от земли – и шанхайская Река Жизни, как Великое Дао, понесла не очень Умные, но счастливые Очки куда-то в шанхайскую даль…

Надо думать – в следующую чифаньку. Где, вне всяких сомнений, все будет так же «хэн хао чи», то есть – «факусана».

Вот такая «куртулорогия».

И никаких «сы»!

Шесть соток и пять капель

Семья Пиндюриных несколько лет назад приобрела шесть соток. В садовом товариществе «Светлячок». Километрах в ста от Москвы.

Через год Пиндюрины, как это обычно делается, оградили участок рабицей (в смысле – моё!) и поставили в углу участка то, с чего всегда начинается освоение дачной целины, – сортир.

Сортир был тут же выкрашен алым суриком, потому что Пиндюрины приобрели 20 литров сурика прямо на шоссе у очень пьяного дяди со скидкой в 50 %, и на сортире был немедленно водружен флаг. Флаг Великобритании.

Дело в том, что Филипп Пиндюрин, хотя и работает рядовым дистрибьютором российской водки «Пять капель», очень уважает Британию: Уинстона Черчилля, Элтона Джона, мужественных английских матросов, королеву Елизавету, Челси, джинн и вообще все британское.

Сортир, как бригантина, гордо и одиноко дрейфовал среди гигантских, как зеленые океанические волны, лопухов и белой пены борщевика и ромашки.

Еще через год Пиндюрины завезли на свои шесть соток щитовой домик «Малыш» и грузовик с помойными досками, которые Филя несколько лет любовно собирал на балконе.

Из досок были выстроены сарай и душ. Без душа Анжела Пиндюрина (которую Филя называет «Май Литтл Энжл») заселяться отказывалась.

Потихоньку участок оброс хозяйством: шлангом, газонокосилкой, грядками, целлофановой тепличкой для крайне ценных огурцов, похожих на мумии гусениц, клумбой с розовым кустом, тропинками из гравия. Появились вишни ростом с Николая Баскова, смородина «Великан».

В «Светлячок» отправили все ненужное из города, упакованное, разумеется, в коробки из-под водки «Пять капель». Последней, но уже не в коробке, а на заднем сидении «Лады Калины», завезли тещу – Раису Степановну («Май Диар Рэй Стэфн»). Раиса Степановна прожила в «Светлячке» месяц, посадила чеснок и сельдерей и осталась очень довольна.

Потом в семье наступило тревожно-радостное затишье, а поздней осенью у Пиндюриных родился сын.

Долго думали, как его назвать. Филя настаивал на Элтоне или на Уинстоне. Анжела, тяготевшая к новейшим модным российским тенденциям, – на Елисее или Захаре. Раиса Степановна – на Степане.

Элтон Пиндюрин и Елисей Пиндюрин – это явно как-то слишком. А Степанов в России сейчас – как Кимов в Корее и Нгуенов во Вьетнаме. Зачем нам Нгуен Пиндюрин? – подумали Пиндюрины и сошлись на Пете, потому что и у Фили, и у Анжелы прадеды были Пети. А Петя к тому же легко переделывалось в «Питер» или «Пит», что вполне устраивало Филю.

Летом Пиндюрины вместе с восьмимесячным Петей и четырехмесячным котенком Джимми приехали на свои обжитые, облюбованные и намоленные шесть соток и обосновались до осени.

Жили в это лето Пиндюрины прекрасно. Филя на будни уезжал в Москву по своим пятикапельным делам, а в пятницу возвращался в «Светлячок» с ящиком «пяти капель». Далее следовало то, что у Пиндюриных называлось «Праздничный Приплызд». То есть все, включая Пита и Джимми, садились за столик, сколоченный Филей все из тех же помоечных досок и крашенный все тем же суриком, и праздновали «приплызд» Фили.

Филя выпить любит, но пьет в меру. Раиса Степановна тоже это дело уважает. А Анжела – все еще кормящая мать. Поэтому пьет компот.

Кстати, молока в это лето у «Май Литтл Энжл» было очень много, и она сцеживала его Джимми. Отчего Джимми к пяти месяцам размордел так, что стал лениться мяукать. А если вдруг Джимми мяукал, то это было похоже на тихий далекий изможденный стон.

Любимое дачное занятие Джимми – спать