— Хватит шутки шутить, — говорю я. — Могу привезти тебе меда.

— Не хочу я никакого меда, — отвечает Петров. — Я мед не ем, потому что он из пчелиной рвоты. Привези мне добрую весть.

И вот так он всегда.

Я встаю до пяти утра. Дух Марьиного петуха сидит на заборе и смотрит на меня укоризненно, но, по крайней мере, помалкивает. Я машу ему рукой и начинаю готовиться к поездке в город. С тех пор как у меня появились туристические сандалии, мне не нужно мазать ноги кремом для долгих марш-бросков, вот какая удобная обувь. Надеваю свежую блузку и старую юбку, которая сидит чуть свободно: видимо, я схуднула. Достаю деньги из-под стопки белья в шифоньере и кладу в кошелек, а кошелек прячу в бюстгальтер. Список покупок мне составлять не надо, у меня все в голове. Я режу свежий огурец с огорода и кладу в пластиковую баночку, в которой Ирина год назад прислала мне скрепки. Не знаю, зачем мне офисные скрепки, но баночка практичная. Огурец я не солю, чтобы по дороге он не дал сок. От хлеба, который я пеку сама, осталась пара ломтиков, и я высушила их на солнце. Беру сухари с собой. Еда, которую продают в городе, мне на пользу не идет.

Путь неблизкий, и я знаю, что к вечеру чистые носки в сандалиях покроются пылью. Год назад дорога до остановки у меня занимала полтора часа, а теперь уже больше двух. Два года назад я ездила на велосипеде, но теперь он для меня слишком неустойчивый. Гавриловы всегда ездят на велосипедах, но никогда не спрашивают, надо ли чего привезти. Дело, видимо, в том, что они единственные живут вдвоем и не могут представить, каково быть одиноким.

Я тут же вспоминаю Егора и то, как мы поженились. Свадьба была большая, гуляли всем селом. У меня колечко было тоненькое, а у него вообще никакого не было, потому что мы откладывали на ребенка, который рос у меня в животе. В свои тридцать один я была старой невестой. Изначально я не собиралась давать Егору согласие. Мы встречались три года, прежде чем во мне поселился ребенок, удивив нас обоих. Я уже считала себя бесплодной. И хотя я понимала, что у старородящих больше проблем и чаще рождаются больные дети, эта беременность была для меня как чудо.

После загса, когда все уже поели и выпили у нас во дворе, я разулась и принялась танцевать. Все мужчины пели, свистели и перекрикивали друг друга. Егор вырвал меня из центра, зажал в углу и сказал, чтобы впредь я обувь не снимала. Он сделал вид, будто собирается наступить тяжелым ботинком на мои голые пальцы. Так я поняла, что совершила ошибку.

Я на Егора не злюсь, тогда почти все мужчины такими были. Ошибка заключалась не в том, что я выбрала не того. Ошибкой было вообще выйти замуж. Ирину и Алексея я бы и одна подняла, и никто бы не посмел мне указывать, что делать со своими ногами.

* * *

Автобусная остановка называется «Бывшая фабрика „Золотой заяц“», это конечная автобуса № 147, который едет в Малыши. Фабрика находится в паре сотен метров от остановки. Над заброшенным кирпичным зданием вздымаются высокие трубы. Стекла в окнах выбиты. Если в них заглянуть, то можно увидеть ржавые станки, погруженные в вечный сон.

Я еще помню, как множество жителей Черново и соседних сел каждое утро приезжали на автобусах и велосипедах и вставали за станки. Конфеты были очень хорошие: тающий во рту темный шоколад, начинка с мелкими орешками, тончайшая бумага, сверху фольга, и все это завернуто в бумажный фантик с изображением зайчихи с зайчатами. Ведущие работники фабрики к Новому году получали огромную коробку особых конфет. Уже при мысли об их начинке у меня текли слюнки: желейные, с коньяком, трюфельные.

По большим праздникам я покупала Ирине и Алексею конфеты, а однажды пациент, бригадир ночной смены на фабрике, подарил мне одну из этих новогодних коробок. Видимо, получил две. Это была большая удача.

Коробку мы открыли, как и положено, ровно в полночь. Конфеты разделили на троих — Егор их не ел. Коробки хватило на девять месяцев. Упаковку мы не выкидывали: из фольги делали украшения для елки на следующий год, а фантики с зайчатами расправляли между книжных страниц и хранили, как сокровище. Дети обменивали их на фантики с медведями и лисами, а также с румяной девочкой с густой косой.

Когда мои дети росли, еще не было вкладышей от турецкой жвачки, запах от которых разносится на несколько метров. Я впервые понюхала их в девяностых, до возвращения в Черново. Здесь не было турецкой жвачки, поддельных духов «Шанель» и коньячного фальсификата, не было ярко разукрашенных мордашек девчонок, вареных джинсов и визжащей музыки. В Черново были только я и тишина. Спустя несколько месяцев приехал Сидоров, и затем в домах один за другим начали загораться огни.

От воспоминания рот наполняется липкой слюной. Когда-то я была сладкоежкой, но теперь мысль о шоколаде вызывает тошноту. Вместо конфет со сливочной начинкой лучше поем смородины с огорода. Сказывается возраст и состояние поджелудочной. Я достаю из сумки бутылочку, откручиваю крышку и делаю глоток колодезной воды.

Я сижу на скамейке спиной к фабрике и рассматриваю иссохший, по-летнему желтый пейзаж. Поля не возделывали несколько десятков лет, но их структура сохранилась. То тут, то там в небо взмывают колосья, которые год за годом сами себя сеют. Если пройти дальше, можно найти кукурузу, сахарную свеклу и картофель. Они заросли зеленым мясистым сорняком, крупнолистным растением с легким фиолетовым отливом. Названия я не знаю, потому что такого растения в моей юности не было.

Павильон остановки чистый и покрашен в зеленый. Никто до него не доезжает, так что не может изгваздать. Эта местность считается жуткой. Фабрика стоит на земле, которую многие называют зоной отчуждения. Черново еще ближе к ее центру. Конечная остановка обозначает границу. Раньше тут стоял и смертельно скучал солдат с винтовкой. Теперь уже границу не охраняют. А вот украинцы из своей зоны устраивают целую трагедию, с колючей проволокой и контрольно-пропускными пунктами. Это мне Петров рассказывал. Я же все меньше понимаю, что там вообще происходит — по ту сторону границы.

Мы в Черново знаем, что автобус скоро перестанет ходить. Что нам тогда делать, мы не понимаем. Может, к тому времени найдется кто-то, кто будет привозить из Малышей продукты, которые мы не можем вырастить сами. Петров уже пытался кого-нибудь на это подбить,