— Здравствуй, баба Дуня! — говорит Петров. — С садоводством у меня не очень, а эта ежевика доконала.

Он показывает расцарапанные руки, и я сочувственно качаю головой.

— Что пишут в «Крестьянке»? — осведомляется он.

Кожа у него такая прозрачная, что я задаюсь вопросом, а не призрак ли он.

— Тебе надо поесть, — говорю я, — а то сил не останется.

Он обнюхивает тарелку.

— Старый петух твоей толстой подруги?

Я думаю, что для такого прозрачного человека он слишком много треплет языком.

— Вот почему наконец-то тихо, — говорит он, снова принюхиваясь.

— Ешь.

— Это убить может. Соль, жир, животный белок.

Я человек мирный, но постепенно у меня возникает желание вылить этот суп ему за шиворот.

Петров садится на скамейку перед домом и вытирает мою ложку о рубашку.

— Нравишься ты мне, баба Дуня.

Ложка дрожит у него в руке. Наверняка уже несколько дней ничего не ел.

— Приходи ко мне, если проголодаешься, — говорю я. — Каждый день свежее готовлю.

— Я, может, и козел, но не паразит.

— В благодарность можешь починить мне ставни.

— Смотри-ка, что я нашел, — заговорщически говорит он, дотягиваясь до чего-то у себя за спиной.

Мне приходится сдвинуть очки на лоб, чтобы разглядеть. Бледно-голубая пачка «Беломора», помятая и с выцветшей надписью.

— Откуда взял?

— За диваном нашел.

— На вид пустая.

— А на деле еще три штуки осталось.

Петров протягивает мне пачку, я выуживаю из нее кривую палочку. Он достает вторую и зажимает в зубах, потом дает мне спичку. Дым разъедает мне глотку.

— Ты не паразит, — говорю я. — Ты щедрый человек, раз делишь со мной последние сигареты.

— Уже пожалел. — Он затягивается сигаретой так же жадно, как только что хлебал суп. — Я ведь не джентльмен.

Моя сигарета шипит и гаснет. Либо я что-то сделала не так, либо она просто отсырела от старости. Петров вытягивает ее у меня изо рта и осторожно кладет на скамейку.

— У меня живот заболел, — говорит он. — Желудок набит старым мертвым петухом. Этот суп меня прикончит.

Я срываю большой мясистый лист лопуха, который корнями пытается поднять дом Петрова, и вытираю тарелку дочиста. Не могу припомнить, когда последний раз курила.

* * *

Зрение у меня сдает, а вот слух все еще отменный. Это, несомненно, объясняется тем, что в селе мало шума. Треск электрогенератора доносится до моих ушей так же верно, как жужжание шмелей и стрекот цикад. Даже у нас лето — сравнительно громкая пора. Зимой все тише тишины. Повсюду лежит снежный покров, и только снегири прыгают по кустам, придавая цвет белому ландшафту.

Я не думаю о том, что произойдет, если мы однажды останемся без электричества. У меня есть газовые баллоны, и в каждом доме имеются свечи и спички. Нас терпят, но никто здесь не рассчитывает, что государство придет на помощь, когда мы истратим все ресурсы. Поэтому мы рассчитываем только на себя. Зимой Петров начал использовать для растопки часть соседского дома. Дров здесь хватает.

Биолог мне рассказывал, что у нас не только пауки плетут сети по-особому, но и цикады издают звуки другой тональности. Нашел чем удивить, ведь это слышит любой, у кого есть уши. Правда, биолог не знает, с чем это связано. Он слушал стрекот цикад с блокнотом и секундомером и записывал звуки с помощью своих приборов. Поместил несколько десятков цикад в прозрачный ящик с отверстиями и увез в свой университет. Обещал сообщить, если выяснит что-то новое. Больше я о биологе не слышала.

С жителями Черново связаться сложно. И даже невозможно, особенно если человек не хочет, чтобы c ним связывались. Почтовые ящики у нас в Малышах. Если кто-то туда едет, то привозит почту и для остальных. Или нет.

Я никогда никого не прошу прихватить почту, потому что в моем ящике всегда лежит что-то тяжелое. Ирина присылает посылки. Алексей — нет. Не знаю, кому из них я больше благодарна.

Если бы я сложила друг на друга все посылки, которые Ирина прислала мне из Германии, то получилась бы башня высотой в несколько этажей. Но я аккуратно складываю желтые картонные коробки и отношу их в сарай. Содержимое посылок Ирины кажется очень продуманным. Копченые колбаски и консервы, витамины и аспирин, спички, толстые носки, трусы, жидкое мыло. Новые очки, солнцезащитные очки с диоптриями, зубные щетки, ручки, клей. Градусник, прибор для измерения давления (отдала Марье) и батарейки всех размеров. У меня собралась целая коллекция новеньких ножниц, перочинных ножей и маленьких цифровых будильников.

Меня очень радует немецкий желирующий сахар, потому что у нас такого нет, а я больше не могу часами стоять у плиты, готовя варенье. А еще смесь для выпечки и специи с латинскими буквами на упаковках, пакетики с семенами гороха и помидоров (хотя мне больше нравится собирать свои). Большие упаковки пластырей и марлевых бинтов я всегда передариваю.

Я много раз писала Ирине, что у меня все есть. Почти все. Она могла бы прислать семена цветов из своей местности, чтобы я узнала что-то новое. Только не нужно закармливать меня из Германии. Но потом я поняла, что ей эти посылки гораздо нужнее, чем мне. С тех пор я просто благодарю и время от времени выражаю пожелания. Например, мне бы хотелось мармеладных медвежат и новую овощечистку.

А вот чего я жду с нетерпением, так это писем. Новое письмо для меня всегда праздник. В такие дни мне не нужна никакая газета, но я все равно, когда еду в Малыши, ее покупаю, чтобы узнать немного нового о мире. Письмо Ирины я читаю каждый вечер перед сном, пока не придет новое.

Петров утверждает, что нынче никто больше писем не пишет, сообщения отправляют с компьютера на компьютер или с телефона на телефон. А кто-то — даже с компьютера на телефон. В Черново телефонов нет, точнее, аппараты-то имеются, а вот линия больше не работает. У некоторых есть компактные мобильные, но связь в них появляется только ближе к городу. У Петрова такой есть, он мне показывал. На нем, как дите малое, он играет в игры, где нужно складывать ящики.

Когда Петров только приехал в село, он слонялся