* * *

Мы с мамой сидим на заднем крыльце, потягивая лимонад. В прохладном вечернем воздухе слышится лишь стрекотание сверчков и кваканье лягушек. Мама зажигает свечу с маслом цитронеллы для отпугивания комаров, рассказывая о причудливых домах, где она убирает.

Она уходит на минуту проведать Боба, а вернувшись, снова садится в кресло-качалку и улыбается мне:

– Где же мы были?

Где же мы были? Словно она перескочила через все эти плохие годы – годы, когда я обижала ее, отказываясь видеться с ней. Ее любовь ко мне как будто осталась такой же сильной, какой была, словно мама совершенно простила мою жестокость. Фиона говорит как раз о таком сладком прощении.

– Я хочу попросить прощения.

– Ах, милая, перестань! Мы давно простили тебя.

– Нет. Мое извинение перед Бобом запоздало. – Я делаю глубокий вдох. – Хочу попросить прощения у его детей.

Несколько секунд она изумленно смотрит на меня:

– Ханна, нет!

– Пожалуйста, мама. Я много думала об этом, о том, как они постепенно отдалялись от своего отца. Это моя вина.

– Ты этого не знаешь, милая.

– Можешь устроить встречу с Энн и Бобом Джуниором? Ну пожалуйста!

Пламя свечи освещает морщинки на ее лице.

– Мы уже несколько лет не видели его детей. Это все равно что разворошить муравейник. Ты уверена, что этого хочешь?

Нет, я совсем в этом не уверена. В сущности, лучше было бы мне до конца дней не видеть детей Боба. Но я не могу. Я обязана им, а также человеку, чью репутацию я испортила.

– Да. Прошу тебя. Мне необходимо это сделать, мама.

Она смотрит в вечернюю темноту:

– Что, если они не приедут?

– Скажи им, что это крайне необходимо. Скажи то, что сочтешь нужным. Они должны услышать об этом от меня. Все остальное будет трусостью.

– Когда?

– Мы можем договориться на субботу? Пожалуйста!

Она кивает. Не сомневаюсь, она думает, что я надеюсь на прощение с их стороны. Но дело не во мне. Я надеюсь, они простят Боба.

Глава 40

Усевшись на табурет, я пытаюсь запихнуть в себя сэндвич с тунцом, пока мама моет вишни для пирогов. В который раз я смотрю на часы. Они приедут через три часа. У меня сводит живот, и я откладываю сэндвич на тарелку.

Мама стоит в профиль ко мне, промывая ягоды в металлическом дуршлаге. На ней белые капри и блузка без рукавов.

– Ты сегодня красивая, мама.

Она с улыбкой поворачивается ко мне:

– Я подумала, тебе понравится.

– Да, очень. – Я вижу на кухонной столешнице идеально раскатанное тесто для пирога. – Ты ведь всегда любила печь, да?

Она оглядывает тесто:

– Ничего особенного, как и у тебя в Новом Орлеане. Добрые старые фруктовые пироги, и печенье, и пирожные. Все то, что пекла моя мама. – Плечом она отводит с лица выбившуюся прядь волос. – Надеюсь, им понравится пирог с вишней. Однажды, несколько лет назад, они приехали на Рождество. Стейси, бывшая жена Джуниора, съела два куска. – Мама бросает взгляд на часы над плитой. – Энн собиралась выехать из Висконсина в восемь, то есть должна добраться сюда к трем. Джуниор обещал приехать примерно в то же время. На обед я приготовлю запеканку со спагетти. И разумеется, салат.

Она тараторит без умолку. Я замечаю, что у нее дрожат руки:

– Мама, как ты себя чувствуешь?

Она поднимает на меня взгляд:

– Честно? Я совершенно выбита из колеи.

Пересыпав вишни в миску, она бросает дуршлаг в раковину. Я вздрагиваю от металлического лязга.

Я встаю, подхожу к ней и обнимаю за плечи:

– Что такое?

Она качает головой:

– Они давно не виделись с Бобом. И не представляют, что их ждет. А Энн? Она переживает второй развод. Когда я позвонила, она накинулась на меня, говоря, что просьбой приехать я вывела ее из себя.

Я закрываю глаза:

– Прости, мамочка. Это все из-за меня.

Она бросает взгляд в сторону спальни, где дремлет Боб, и понижает голос, будто он может услышать и понять разговор:

– Я сказала ей, что, возможно, она увидит его в последний раз.

Я сдерживаю дыхание. Мама, наверное, права. С тех пор как его, насквозь промокшего, в среду вытащили из катера, он ничего не говорит. И кашель у него не проходит. Я вновь чувствую себя виноватой. Отправился бы он к катеру, если бы в прошлом месяце я не устроила ему прогулку по воде?

– Мне так жаль, мама. У тебя и так куча хлопот, а я еще тебе добавляю.

С трудом сглотнув, она поднимает руку, словно останавливая меня:

– И Джуниор, всегда такой вежливый, тоже был не в восторге.

– Сколько же неприятностей я доставила!

Впервые мама не скрывает раздражения:

– Да уж. Надо отдать тебе должное. Надеюсь лишь, что еще не слишком поздно. Надеюсь, Боб их узнает.

Ее слова огорчают меня. Это ошибка. У нас с мамой нереалистичные ожидания.

Она засыпает вишни чашкой сахарного песка.

– Может быть, хотя это маловероятно, Боб поймет, что его простили.

Простили Боба? Волоски у меня на загривке встают дыбом. До чего странно, что мама это говорит. Зачем его прощать, если он не сделал ничего дурного?

* * *

Мама стоит у окна гостиной, каждые пять минут поглядывая на наручные часы. Без двадцати три на подъездной дорожке останавливается фургон.

– Энн приехала, – сообщает мама, доставая из кармана губную помаду и прикасаясь к губам. – Пойдем встретим ее?

У меня гулко стучит сердце. Из окна я вижу, как из машины выходит женщина средних лет. Она высокая, у нее волосы с проседью до плеч. С пассажирской стороны появляется девочка на вид лет девяти.

– Она привезла с собой Лидию, – говорит мама.

Меня переполняют эмоции: грусть, ужас, облегчение. Эта женщина меня распнет. И я это заслужила.

Вслед за фургоном подъезжает другой автомобиль – белый пикап. Он напоминает мне о машине Эр-Джея, и я успокаиваюсь при мысли, что, независимо от исхода сегодняшней встречи, я увижусь с ним в понедельник. Я расскажу ему о своем прошлом, после чего можно будет начать жизнь с чистого листа. Почему-то я знаю, что он все поймет.

Пикап медленно останавливается за фургоном. Энн и Лидия ждут. Одновременный приезд отпрысков явно спланирован.

Сердце у меня готово выпрыгнуть из груди. Мне не хватает воздуха. Отвернувшись от окна, я подхожу к креслу с откидной спинкой, куда