Георгию, и что потому прибывший полк будет если не за них явно, то уж, конечно, не против них, во всяком случае, скорее против, чем за Георгия. Положено было, как скоро прибудет полк, взбунтовать народ в Белграде сначала против Младеня, любимца Георгиева, а потом разделаться с самим Георгием. Но план, прежде нежели пришел час исполнения, обнаружился и обнаружился, говорят, совершенно случайно. Еще до прибытия Русского полка Георгий, вместе с Яковом Ненадовичем и попом Лукою Лазаревичем, клевретом Якова и сообщником всех умыслов, имел жаркое дело с турками на Дрине, окончившееся блестящею победою. Лука получил в схватке тяжелую рану; и Георгий, который хотя ничего не подозревал, но знал неприязнь к себе Луки, зашедши навестить его, сказал ему, шутя:
– Так-то Бог наказывает тех, кто мыслит злое!
Луке тотчас вошло в голову, что Георгий знает уже всё. От раскаяния ли, или от страха, только он тут же поспешил облегчить душу полным сознанием в заговоре. Надо было немедленно взять меры. Скоро надлежало быть народной скупщине в Белграде, обыкновенно собиравшейся в начале каждого нового года. Как будто ничего не зная, не ведая, Георгий предложил собравшейся скупщине (в начале 1811) два постановления, которые очевидно благоприятствовали общим интересам народа и, в то же время, совершенно обессиливали его врагов. Первым из них все до сих пор второстепенные начальники окружий и срезов, находившиеся под могущественным влиянием главных господарей и заповедников, выводились из-под их зависимости, подчинялись непосредственно Сенату и Верховному вождю народа.
Вторым учреждался при Сенате род министерства, члены которого под именем «попечителей» должны были принять участие в делах общественного управления, заведовать один военными делами, другой правосудием, третий делами внешними, четвертый делами духовными, пятый внутренними, шестой казною или финансами. То и другое предложение было принято с восторгом от мелких начальников и от Сената. Таким образом, вследствие первого постановления главные двигатели заговора увидели себя вдруг лишенными своих сил; из одной области Миленка составилось восемь отдельных, независимых воеводств; Милош, владычествовавший во имя брата своего Милана двумя обширными нахиями, одной из них лишился вовсе, из другой едва сохранил третью часть; Яков потерпел не меньшие потери. Сверх того, Миленку и Добринцу, для совершенного удаления от мест, привыкших к их власти, назначены были звания попечителей, или членов министерства, учрежденного в силу второго постановления, в котором большинство остальных членов всё состояло из приверженцев Георгия. Чтобы предотвратить их упорство, в то же время было постановлено, что отречение от исправления возлагаемой обязанности влечет за собою неминуемое изгнание из отечества. Всё это, конечно, было придумано не Георгием. Но не дремал и Георгий. Приняв присягу от новоучре-жденных воевод повиноваться только ему одному, он спокойно дожидался прихода русских.
Хитрый Яков струсил и решился лучше примириться с Георгием, тем более, что Милан, правая рука заговора, внезапно умер в Валахии. Но тем отчаяннее свирепствовали Миленко и Добринац, которым остался неизменно предан лихой гайдук Велько, командовавший отборною шайкою подобных себе лихачей. Георгий, во-первых, употребил все усилия, чтобы привлечь к себе Велько: он осыпал его ласками и нежностями, к каким только был способен; называл его своим сыном; уверял, что родной сын не так ему мил и дорог. Гайдук, у которого всегда больше было в душе сочувствия с Георгием, таким же, как он, гайдуком, чем с его врагами, смягчился. Но едва только он присягнул в качестве воеводы предела Бани, лежавшего на границе Восточной Сербии, как подученный «татар», род постильона или курьера, прискакал, покрытый потом и пылью, с ложным известием, что турки из Ниша прорвались до Бани. Велько немедленно собрал свою дружину и полетел драться с небывалым врагом: а это только и было нужно, чтоб его не было в Белграде. Русский полк вслед за тем вступил в Белград. Все ожидали, чем разыграется дело. Скоро после прибытия полковник Балла обедал у Младеня, наименованного «попечителем военных дел»; к столу были приглашены Георгий, Миленко и Добринац. По окончании обеда все гости пошли проводить полковника до дома и остались у него. Георгий притворился подгулявшим. В этом виде он затеял спор с Миленком и вдруг, будто бы разгорячась, велел своему момку отнять у него саблю. Балла, считая всё делом хмеля, начал уговаривать Георгия, чтобы он оставил в покое Миленка. Тогда Георгий снял свою шапку и, выступив важно перед полковника, сказал ему:
– Заклинаю тебя хлебом твоего царя, господин полковник! Скажи мне: зачем ты сюда прислан? Затем ли, чтобы защищать Миленка?
– Я прислан сюда, – отвечал полковник, смущенный неожиданным оборотом дела, – затем, чтобы защищать народ сербский, которого ты Верховный вождь.
– А когда так, – сказал весело Георгий, – то дай мне поцеловать твою руку вместо руки великого русского царя!
Он действительно поцеловал руку полковника, прекратил ссору свою с Миленком и отправился домой совершенно, по- видимому, спокойный. Но на другой день Миленко и Добринац получили официальное назначение в «попечители».
Они отказались. И на следующий день обнародовано было, что, в силу закона, тот и другой немедленно должны оставить навсегда Сербию. Никакое сопротивление не было возможно. Оставалось только выбирать, куда хотят они, чтоб их вывезли. Они выбрали Валахию, и отправлены были туда немедленно, под крепким караулом, по Дунаю. Таким образом Георгий стал, наконец, действительно единовластителем Сербии.
Впрочем, это был едва ли не единственный случай, когда Георгий выдержал себя твердо и не сбиваясь в пределах искусно обдуманного плана. Главнейший его недостаток, вина гибели его, состоял в том, что он не имел никакой твердости, никакого постоянства характера. Имея все причины не доверять собственному, чуждому всякой самостоятельности уму, он был всегда игрушкою чужих советов и наветов. Что предпринимал он сегодня по одному внушению, то отвергал завтра по другому. И это случалось в самых важных, в самых критических обстоятельствах его жизни. Нет сомнения, что эта шаткость, эта переменчивость была главною причиною того, что окончанием тяжкого процесса своего возрождения Сербия одолжена была не Кара-Георгию, но Милошу, у которого меньше было силы души, но больше ума, больше сметливости и хитрости, больше лукавства и терпения.
Другой недостаток, или даже порок, в котором упрекают Кара-Георгия, был, говорят, сребролюбие. По общему преданию, Георгий был чрезвычайно жаден к добыче и до крайности скуп. Рассказывают, что, еще при начале восстания случилось ему встретиться с каким-то игумном, который вез с собой отличную какую-то палицу, или булаву, отбитую им у турков. Момки Георгия стали просить монаха, чтобы он подарил им это сокровище, но тот был неупросим. Они обратились к Георгию, который без обиняков хотел взять силою завидную палицу.
