все обращаемые к нему слова он отвечал одним грозным, безмолвным взглядом. Только когда случалось ему подгулять, делался он веселым и разговорчивым, а когда подпивал порядком, то заводил «коло» и сам пускался в пляску.
Вскоре после своего избрания Георгий доказал, что он нисколько не думал шутить, когда уговаривал кнезей миновать его предлагаемою честью. Он не имел еще действительного единовластительства над всею Сербиею. Но он носил уже титул «Старейшины» и «Поглавицы» всего взволнованного народа. Притом, главные военные действия управлялись им, главные подвиги и победы против турок совершены были под его предводительством. Народ привыкал видеть в нем своего верховного главу; и турецкие паши к нему преимущественно обращались, с ним толковали и договаривались о перемириях. Это возбудило в кнезях позднее раскаяние, что они так безрассудно отклонили от себя выбор, и с тем вместе ненависть к Георгию, который, вопреки их расчетам, не стал терпеть над собой никакой опеки, распоряжался самовластно и безотчетно. Начали распускать слухи, что теперь стыдно повиноваться гайдуку, что гайдук не может править народом и землею. И никто не роптал громче, никто открытее не обнаруживал своей зависти и омерзения к Кара-Георгию, как тот самый кнезь Теодосий, который подал первую мысль к избранию и у которого отрекомендованный им гайдук тотчас же отнял всю власть, даже в собственной его кнежине. Они засорились явно в селе Печанах, недалеко от Остружницы, в нахии Белградской. Теодосий выстрелил по Черном из ружья, но дал промах. Георгий в ту же минуту отослал ему удар прямо в сердце, примолвив:
– А! Друже! Когда ты смыслил лучше меня управлять и властвовать, так кто ж тебе велел принуждать меня, чтоб я взял твое дело! Ступай с Богом!
Пример был страшен, но не для всех. Долго Георгий имел сильных, непреодолимых соперников, которые никак не хотели уступить ему власти в своих «пределах». В Западной Сербии Яков Ненадович, уже господин Валева и Шабца, покорив сам собою Ужицу и возмутив предел Сокольский, самовольно провозгласил себя «Заповедником нахий Валевской, Шабачкой, Ужицкой и Соко’ской». В Сербии Восточной, Миленко и Петар Добринац объявили себя также полновластными «господарями». Как тот, так и эти требовали от Георгия, чтобы он не смел без позволения их переходить Колубару и Мораву, ограничивал бы свою власть одною Шумадиею. Да и в Шумадии, с одной стороны Милан Обренович[262], старший брат бывшего кнезя Милоша, стакнувшись с Яковом, всегда неприятельствовавшим Кара-Георгию, забрал в свои руки нахии Рудничкую и Пожешскую; с другой, Катич и Чарапич, первые сообщники и сотоварищи Георгия при начале восстания, «юнаки», беспрерывно прославлявшие себя новыми подвигами, никак не хотели признать повелителя в старом собрате и не выпускали из рук занятых ими пределов.
Такое самоуправство старших мало-помалу сообщилось и младшим, распространилось по всей земле, особенно когда народ, вследствие удачных дел с турками, оперился, стал на ноги, почувствовал свою силу. Стали говорить, что все эти «старейшины», все эти «господари», все «заповедники» важны только для войны и на войне, что земский порядок и суд до них не касается; а как не было другой законной власти в земле, то на всяком месте, во всяком селении кто сильнее, тот и «старше». Безначалие и беспорядок, такие же, как и под турками, грозили возобновиться в Сербии. Тогда наиболее здравомыслящие стали настоятельно требовать учреждения в земле прочного центрального правительства. Перед тем послано было от имени сербского народа посольство в Петербург просить защиты и покровительства у могущественной, единоверной и единоплеменной державы.
Послы воротились назад (1805), приведши с собой образованного венгерского серба, Теодора Филиповича[263], родом из Сирмии из Румы, доктора прав, который отправился было еще прежде в Россию искать счастья и уже занимал профессорскую кафедру при новоучреждавшемся Харьковском университете (так, по крайней мере, уверены и уверяют сербы), но который в проезд послов через Харьков напросился сам к ним в толмачи и в секретари, а потом отправился в Сербию, чтобы посвятить ее возрождению свой ум и таланты. Этот Филипович, который в Сербии назывался Божа Груиович, немедленно по прибытии составил проект верховного центрального правительства для всей сербской земли под заимствованным, очевидно, из России именем «Правительствующего совета Сербского».
Мысль Филиповича нашла ревностного защитника в проте Матии Ненадовиче, который сам был в числе послов, ездивших в Россию и потому имел понятие о порядках и управлении благоустроенного государства. Оба они обступили сначала Якова, дядю проты, который, будучи весьма хитр, тотчас расчел, что это новое учреждение можно будет обратить в пользу свою, для обуздания власти прочих соперников, в особенности Кара-Георгия. Почему он взял на себя предложить план народу, и Георгия, как главного старейшину, пригласил на личное совещание с собой по этому предмету. Георгий не имел доверенности к Якову и потому отказался явиться в назначенное для совещания место, а пригласил Якова к себе, если тот хочет свидания. Яков решился и на это.
Они съехались, и когда Георгий выслушал, в чем дело, то охотно изъявил свое согласие. Пригласили других «поглавиц», и общим урядом положено было, чтобы каждая нахия выбрала от себя по одному «почтенному и разумному» человеку, и чтоб эти избранники составили из себя Верховный Земский суд Сербии. Таким образом учредился «Сербский Совет» или «Сенат», называвшийся иногда «Синодом» и «Скупщиной». Он открыл свои заседания сначала в монастыре Волевчи в нахии Рудничкой, потом переместился в монастырь Боговач в нахии Валевской, наконец, в Смедерево или в Семендрию, известный город на Дунае пониже Белграда.
К депутатам от нахий впоследствии присоединился митрополит Белградский Леонтий, передавшийся, наконец, от турков к сербам в качестве представителя духовенства. Душой нового учреждения, разумеется, были творцы его: прота Ненадович, который, вступив в Сенат от нахии Валевской, тотчас был наименован президентом, и ученый Груиович, или Филипович, приобщенный к Сенату в звании «писаря», для управления канцелярскими делами. Как тот, так и другой, никак не хотели довольствоваться предоставленными Сенату правами судить и решать одни только частные дела по поступающим жалобам и просьбам. Они работали неусыпно, чтобы власть Сената поставить выше всех других властей, чтобы дать ему значение не судное лишь, но во всех отношениях верховно-правительственное. Так как главное бельмо на глазу для всех было старейшинство Кара-Георгия, то против него направились первые подкопы рождающейся бюрократии. Все прочие поглавицы и заповедники, в особенности Яков и Катич, ласкали Сенат, даже подстрекали тайно его умыслы против Георгия. Вскоре, по перенесении своем в Смедерево, Сенат счел себя достаточно сильным, чтобы сделать решительный удар. Пошло приглашение ко всем поглавицам собраться в Смедереве для
