Делия и сестры Чернявого места себе не находили. Эусебио им как сын. Как брат. А ну как такое и вправду с сыном, с братом? А если слухи неверные, если ошиблись, не того назвали?

Вдруг Энеро.

Вдруг Чернявый.

* * *

Рассудок Делии к тому времени уже начал затухать, но пока искали Эусебио, она, казалось, вернула себе способность мыслить совершенно ясно. Сеньора, которая сидела с ней, пока Энеро бывал на работе или на рыбалке, ничего ей не сказала, но она, старая, сама как-то дозналась. Послала – хоть всю жизнь ни во что не верила – сеньору в лавку за свечами, и они разом запалили всю пачку. От себя сеньора добавила образок святого Каэтана, который носила в кошельке, поскольку в доме не нашлось ни Христа, ни крестика, ничегошеньки.

Молись ты, ты умеешь, велела Делия.

Сеньора была тоже не сказать чтобы сильно набожная, но «Отче наш» и «Богородице…» знала и принялась молиться. Они сидели за кухонным столом, между ними стояло блюдо со свечами, образок прислонили к чашке. Делия, как ребенок, подражала: сложила руки и задвигала губами, будто молилась. Сеньора искоса глянула на нее и улыбнулась.

Дура старая, думает, Бога очень-то обманешь.

* * *

Сестры Чернявого узнали, потому что одна из них ходила в центр купить ткани на платья. Ей в магазине сказали.

У тебя же брат все время рыбачит.

Она поднесла руку к горлу. Навалилось удушье, дыхание сперло, живот скрутило. Оставила продавца над двумя отрезами на прилавке, фланелью в цветочек и светленьким ситцем, между которыми никак не могла выбрать. Так он и стоял с метром в руке, а ножницы лежали среди рулонов и ждали, разинув клюв, будто колибри. Выбежала из магазина. Турок проводил ее взглядом и обругал себя за свой длинный язык: повременил бы, продал сначала, потом уж сплетничал.

Раскрасневшаяся, вся на нервах, прибежала домой.

Остальные сестры пили мате и листали журналы. Двойняшка той, что вернулась из магазина, вскочила на ноги. Когда одна пугалась, пугалась и вторая. Ей словно передалось: она тоже поднесла руку к горлу, навалилось удушье, дыханье сперло, живот скрутило. Остальные три переглянулись.

Да скажи уже, Христа ради, что случилось?

Выпалила самая старшая.

Сразу же отправились к пастору.

* * *

Была суббота, ранний вечер. Пастор только что встал после сиесты. Пасторша посмотрела на них криво. Не нравились ей эти сестры, вечно они из храма не вылезают. Такие незамужние, такие смазливые. Так что она уселась подле мужа с термосом и чашкой мате. Им не предложила. Пастор выслушал их, склонив голову. Она дважды нарочито громко пошуровала трубочкой в чашке, и муж строго глянул на нее, мол, прояви уважение.

Пойду заварку сменю.

Сказала она и ушла.

Пастор попросил сестер успокоиться.

Господь Всеблагой нам поможет.

Сказал он.

Нужно верить.

Пока пастор умывался и менял рубашку, сестры раздвинули занавески в храме – гараже при пасторском доме, с маленькой сценой, сколоченной из поддонов, двумя колонками, кафедрой и примерно тридцатью пластиковыми стульями, сложенными в штабели. Раздвинули занавески и начали расставлять стулья.

* * *

Диана Масьель окопалась в одном из номеров. Она была владелицей единственного отеля в поселке, старого особняка. Немногочисленные номера, все с общими ванными комнатами, занимали в основном коммивояжеры. Туристы до поселка не доезжали. Там нечего было смотреть.

Тило уехал на выходные на природу со своей крестной, Марисой Сорией, лучшей подругой Дианы. Кто-то пришел и рассказал ей.

Эусебио пропал на реке.

Сказал этот кто-то.

Когда он ушел, Диана попросила горничную последить за делами. Взяла две пачки курева и заперлась в номере, который почти никогда не сдавала постояльцам. Берегла для себя – чтобы было где побыть одной или на тот редкий случай, когда она с кем-нибудь спала. Вид оттуда открывался самый лучший: номер выходил на ту часть сада, где буйно рос красный гибискус. В пору цветения приходилось закрывать ставни, иначе голова начинала болеть – так его было много. Она легла на кровать, пепельницу положила на живот. Так и будет лежать, пока не дождется новостей. Не о смерти Эусебио – она и так знала, что он погиб, никаких надежд, сказал приходивший.

О том, что тело нашли.

Прежде чем запереться, позвонила Марисе Сории. Рассказала о случившемся и быстро велела не плакать. Марису ведь хлебом не корми – дай пореветь. А ей надо держать себя в руках ради Тило. Диана услышала, как та делает дыхательные упражнения. Потом довольно твердый голос в трубке сказал, чтобы Диана не волновалась, Тило может оставаться у нее сколько угодно.

* * *

Знахарь Гутьеррес, крестный Эусебио, вот уже несколько дней лежал без сознания в больнице. Жены его давно след простыл, так что жил он один. Обнаружила его клиентка – он лежал во дворике обезвоженный, со сломанным бедром. В больницу его положили умирать, тощего и испитого. Ставили капельницы, чтобы отошел тихо и мирно, как во сне.

В ту ночь, когда Эусебио пропал на реке, знахарь в темной палате открыл глаза. Никто этого не заметил, потому что другие больные и дежурная сестра спали. Гутьеррес открыл глаза и увидел, как его крестник бьется в бурой липкой воде. Увидел его не мужчиной, а таким, как когда он приводил к нему друга, тому еще Утопленник снился. Мальцом, который недавно рванул в росте и уже успел пропахнуть куревом.

Мать твою!

Сказал Гутьеррес.

Как же я не понял!

Снова закрыл глаза и позволил плеску рук крестника, мало-помалу сдающихся реке, убаюкать себя.

* * *

Тило берет удочки и уходит один. За лесочком среди лугов, где вовсю цветет сиреневым паслен, змеится водяной язык. Десять утра, солнце печет голую спину. На острове он всегда начинает скучать по отцу. Видимо, там, где человек умер, что-то от него остается. Сохранилось много фотографий их вдвоем на рыбалке. Отец всегда брал его с собой. В последний раз не взял по чистой случайности. У сына крестной был день рождения, и он поехал к ним на выходные за город. Они целый день плескались в каркасном бассейне. Мариса выгнала их, стучавших зубами, из воды, когда солнце уже зашло. Она была какая-то