– Кокотов, это на самом деле ты?

– Ну а кто же?

– И это на самом деле я?

– Погоди, дай-ка посмотрю! Ты…

– С ума сойти!

– Хочешь выпить?

– Неси!

Измученная староста ничком упала на подушки, а писодей встал и, гордясь своей неутомимой наготой, пошел на кухню делать коктейль. Смешивая водку с соком, он чуть-чуть жалел, что доказал свою безусталь подопытной Валюшкиной, а не самой Наталье Павловне. Ну ничего! Мы еще дойдем до Ганга!

– За «Роковую взаимность», – тихо проговорила Нинка, подняв бокал и насмешливо глянув в глаза однокласснику.

– Ты знаешь?! – оторопел автор.

– Я про тебя много чего знаю, Аннабель Ли! – Улыбнувшись, она заговорила весело и непринужденно. – Ладно. Не расстраивайся. Я тоже из-за денег в банке стыдно сказать что делаю…

– Откуда ты знаешь?

– Расскажу, если потом будем спать!

– Обещаю…

Он лег на спину рядом с ней. В лунном сумраке их тела напоминали супружеское надгробие из потемневшего от времени мрамора.

– Ну! – спросил писодей.

…Оказалось, в банке, где служила Валюшкина, как и во всяком приличном заведении, имелся секретный отдел, который мог узнать все про любого клиента. А начальник этого отдела (Нинка со значением посмотрела на любовника) к ней неравнодушен, все время норовит куда-нибудь пригласить, но при этом женат, а главное – не располагает необходимым для взаимности носом. К нему-то она и обратилась за помощью. Бывшая староста давно уже с благоговением следила издали за литературной судьбой Кокотова, о чем свидетельствует альбом с вырезками, предъявленный на встрече одноклассников. Там, «На дне», ее давние чувства вновь запылали, и она, решив узнать о любимом писателе как можно больше, попросила своего воздыхателя пошарить по издательским базам. Так, на всякий случай… Каково же было ее удивление, когда поклонник, ожидая награды, принес распечатку с фривольными названиями романов, вышедших из-под пера некой Аннабель Ли. Гонорары за эти книжки получил почему-то Кокотов. Она решила, что одноклассник для пропитания переводит с английского, а имя свое в выходных данных не ставит из щепетильности. Но Нинка, всю жизнь работая с деньгами, привыкла себя перепроверять и позвонила Кокотову…

– Помнишь?

– Помню…

…Выяснилось, английского языка писодей как не знал, так и не знает. Озадачившись, она продолжила расследование и с помощью все того же обожателя из спецотдела (пришлось сходить с ним в кино) нашла инсайдерский источник в самом издательстве «Вандерфогель», которое, между прочим, обслуживается в их банке…

– Только в кино? – Андрей Львович по-хозяйски погладил Нинкин пыжик. – Больше ничего не было?

– Только! – с обидой ответила она и отбросила его руку. – Я. Долго. Запрягающая. Женщина. Понял?

«Но быстро ездящая», – хотел пошутить он и передумал.

…Инсайдер сообщил, что Кокотов давным-давно растрачивает свой талант на сочинение якобы переводных дамских романов, вроде дилогии «Отдаться и умереть».

– «Отдаться и умереть»! – повторила Нинка и захохотала так, что, белея в темноте, запрыгали ее незагорелые груди.

– Ничего смешного! – насупился автор, но почувствовал, что его обида в сочетании с вновь поднимающим голову любострастием выглядит нелепо.

– Слушай, а почему за это так мало платят? – спросила Валюшкина, отводя взгляд.

– Не знаю, – буркнул писодей, злясь на непрошеный камасутриновый столбняк.

– Пиши нормально! – страстно зашептала Валюшкина. – Ты можешь! Я же читала «Гипсового трубача»! Если бы я была женой, ну, вроде Софьи Андреевны, я бы никогда не разрешила тебе такую ерунду писать! Никогда!

– А жить на что?

– Я бы заработала, – проговорила она и с осторожным восхищением протянула руку, точно хотела сорвать цветок. – Кокотов, ты, конечно, маньяк, но я тебя сейчас вылечу!

Глава 93

Утро гениев

Утром, обуваясь в тесной прихожей и стараясь не смотреть друг другу в глаза, они все-таки встретились взглядами в зеркале и смущенно потупились. Наблюдательный Кокотов отметил, что у обоих не просто сонные лица, нет, у них лица мужчины и женщины, которые не выспались вместе – вдвоем. В лифте Валюшкина вдруг взяла писодея за уши, притянула к себе и страстно поцеловала в губы, источая мятную свежесть зубной пасты «Кулгейст. Новая сила». Потом покачала головой и сказала:

– Я. Кажется. Дура.

– А по-моему, Нинёныш, все было хорошо! – отозвался Андрей Львович с плохо скрытым мужским самодовольством. – А?

У подъезда они увидели Жарынина. Режиссер стоял, опершись локтем о крышу своего «Вольво», и с интересом наблюдал за здоровенной серой крысой. Зверюга, совершенно не боясь прохожих, потирала лапки, сидя возле мусорного контейнера, доверху заваленного отходами городского благополучия. Режиссер переоделся: теперь на нем были черный кожаный пиджак, темно-синие джинсы и серо-голубая водолазка. Заметив своего литературного раба, выходящего из дома со смущенной утренней женщиной, игровод не смог скрыть ревнивого удивления и даже забыл упрекнуть Андрея Львовича за пятнадцатиминутное опоздание. Зато автор «Сердца порока», мстительно ликуя, церемонно представил Валюшкину и Жарынина друг другу. Тот, галантно нагнувшись к дамской ручке, успел бросить на писодея недоуменно-уважительный взгляд.

– Вам куда, мадам? – спросил он, открывая дверцу.

– До. Метро.

– Нет-нет, мы подвезем вас куда надо! Мы не торопимся! – Режиссер оценил ее короткую юбку и длинные загорелые ноги. – Ведь так, Андрей Львович?

– Разумеется, Дмитрий Антонович!

– Мне. На. «Алексеевскую», – ответила Нинка, смущаясь оценочных взоров незнакомого мужчины.

…Некоторое время ехали в молчаливой неловкости. Жарынин осторожно, через зеркало заднего вида, разглядывал Нинку. Она, чувствуя это, смотрела в окно строго и отрешенно, точно под одеждой у нее было не сладко замученное тело, а железобетон, случайно застывший в округлых дамских формах. Кокотов, изнывая от правообладания, хотел незаметно погладить ее колено, но бывшая староста больно ущипнула его за руку.

– Плохо! – произнес, хмуро глядя на дорогу, Жарынин.

– Что – плохо? – осторожно уточнил писодей.

Он боялся, как бы соавтор не начал прямо здесь и сейчас костерить его за творческую нерадивость, а еще хуже – за нежелание жениться на бухгалтерше.

– Крыса! – пояснил свое неудовольствие игровод.

– Да уж чего хорошего…

– Заразу. Разносят, – тихо добавила Нинка.

– Не в этом дело! Крыс всегда много в любом месте! – сказал режиссер голосом черного вестника. – Мы сейчас с вами фактически едем по крыше гигантского крысиного города. Там, внизу, их сотни тысяч, миллионы! У них своя жизнь, свой бизнес, свои страсти, своя борьба, свои крысиные короли и президенты. Эти твари жрут, грызут, дерутся, совокупляются, размножаются, дохнут, но все это – подземно, во тьме и тайно. А вот когда они выходят наверх и, не боясь, шныряют у нас между ног, это значит, дела плохи. Это значит, их развелось столько, что оставаться