– Мы уж точно запомним! – вмешался Гил. – Он с тех пор постоянно устраивает нам засады и стреляет исподтишка.

– Ну, бегите, – сказала Кэтлин, указав подбородком на дверь. – Можете немного почитать, только чур не баловаться.

Дети поплелись прочь, расстроенные тем, что мама не разрешила поиграть во взрослые игры – или чем они тут собрались заниматься. “Рановато их отправили спать, – подумала Хелен, – учитывая, что солнце еще высоко и у мальчишек на поле матч по крикету в полном разгаре. Бедолаги вынуждены подчиняться приказам родителей – неудивительно, что им только и остается, что стрелять по ним из игрушечного пистолета”.

– Извините, наверное, они не лягут спать, пока дома есть посторонние, – сказала Хелен.

– Не переживай, они тебе только спасибо скажут.

– Наверняка будут весь вечер играть в “Монополию”, пока мы тут сидим, – согласился Гил. – Маленькие несносные капиталисты!

В столовой с видом на сад на отполированный дубовый стол поставили лучшую, как показалось Хелен, посуду в доме – от королевской мануфактуры “Роял Вустер”. Она также отметила для себя отсутствие пресловутых солонки и перечницы – видимо, павших жертвами износа, с годами приводящего к истощению запаса свадебных подарков. А вот в семье Хансфордов, например, солонка и перечница служили идеальными снарядами, которые отец Хелен за обедом порой швырял в стену в порыве гнева. Но трудно вообразить, что такое могло произойти в доме Радденов.

Гуляш – а именно от него исходил аппетитный аромат, который гостья уловила в прихожей, – выглядел на сервировочном блюде многообещающе, но на вкус оказался так себе. Кусочки мяса были плохо прожарены – с трудом резались и жевались. К ним прилагались картофельное пюре и консервированная стручковая фасоль – безвкусная, но вполне съедобная. Хелен упорно пыталась прожевать резиновую говядину, чтобы не обижать хозяйку вечера, – кусочек встал у нее поперек горла. Сквозь слезящиеся глаза она заметила, что Кэтлин и Гил без всяких комментариев отставили свои тарелки, и с некоторым облегчением последовала их примеру. Разговор неизбежно свелся всего к двум объединяющим темам: общие родственники и Уэстбери-Парк.

– Жалко, что твои родители не смогли приехать, – сетовала Кэтлин. – Я так обрадовалась, когда позвонила твоя мама, – такой сюрприз! Я, конечно же, их пригласила, но у меня сложилось впечатление, что они нечасто выбираются из дома.

Нетвердой рукой Кэтлин щедро подлила в бокал кларета. Хелен обратила внимание на то, что Гил тоже наполнил свой, но пить не стал. “Чтобы она притормозила” – подсказало ей внутреннее чутье.

– Это все из-за отца. Его можно уговорить навестить Клайва, моего брата, но лишь изредка. А так он практически не встает с дивана.

– Твоей матери, должно быть, очень тяжело. А одна она поехать не может?

– Не может или не хочет, кто ее знает.

– Что ж, все семьи счастливы по-своему, – заключила Кэтлин.

– Скорее они просто научились уживаться друг с другом. – Хелен никогда не обсуждала брак своих родителей. Никто не знал их достаточно хорошо, чтобы интересоваться этой темой, кроме Клайва, – а ему и так все было понятно, к тому же брат придерживался довольно странных представлений о свободе и верности. Его жена Джун с радостью подискутировала бы о недостатках своих свекров, но Хелен мало волновало ее мнение, так что спрашивать не было смысла.

На ее памяти родители были счастливы лишь во время войны, причем не как пара, а по отдельности. Отец при первой же возможности ушел добровольцем в инженерные войска – мать до сих пор не могла ему простить, что он так легко ее оставил. В армии он провел лучшие годы своей жизни, в окружении мужчин, занимаясь “настоящим делом”. Мама тоже была в некотором роде счастлива, отправив дочку к сестре в Нью-Форест: подальше от гитлеровских бомб и мужниного буйного нрава.

– Может, мне стоит как-нибудь к ним заглянуть, как думаешь? – спросила Кэтлин, унося со стола тарелки с недоеденной говядиной.

– Конечно! Мать будет рада тебя видеть, а отец спрячется в гараже – он терпеть не может бабское общество.

Гил захохотал – как показалось Хелен, вполне сочувственно.

– Ох, да он настоящий тиран, – заметила Кэтлин.

– Вовсе нет, самый обыкновенный мужчина, – возразила Хелен на случай, если Кэтлин передумала приезжать к ним в гости. – Мне кажется, многим мужьям становится не по себе, если жена счастлива просто так – без их участия. – Говоря это, она специально не смотрела на Гила, чтобы не спровоцировать его на спор, но он все равно не сдержался.

– Ты слишком плохо о нас думаешь, – ответил он без тени возмущения. – Надеюсь, я смогу переубедить тебя своим примером.

– Да уж, постарайся, – сказала Кэт, направляясь с тарелками к двери. – А то ты в меньшинстве.

– Это точно! Я смотрю, вы уже договорились объединиться против меня.

– Поддержка жены и коллеги – ничто по сравнению с женской солидарностью, – ответила Хелен с улыбкой.

– Вот именно! – согласилась Кэт. – Минутку, я принесу десерт.

Гил обратился к Хелен:

– Слушай, а кто тебя собеседовал? Спрашиваю только потому, что обычно этим занимаюсь я, но явно не в твоем случае.

– Главврач и некий доктор Франт.

– А, Лайонел, – спокойно протянул Гил. – И как он тебе?

– Не знаю, меня больше волновало его мнение обо мне. Пожалуй, он держался довольно отстраненно, не слишком приветливо.

– Очень на него похоже.

– А вот главврач чудный, просто супер.

Доктор Марли Холт лично провел Хелен экскурсию по клинике и окрестностям, показал теплицы и огород, мастерскую и типографию, палаты и комнату отдыха, в которой паркет был испещрен царапинами от высоких каблуков. Где бы они ни появлялись, пациенты тут же поворачивались к нему, как подсолнухи к солнцу, чтобы оказаться в лучах его внимания. А доктор в свою очередь всякий раз останавливался и подбадривал каждого. Хелен чувствовала себя придворной дамой, сопровождающей монарха во время королевской прогулки.

– Доктор Холт хороший человек. Говорят, что в сороковых, когда он только приступил к работе в Парке, первым делом велел открыть большие железные ворота на въезде. С тех пор они ни разу не закрывались. Пока Марли у руля, все будет в порядке. Он положил конец многим ужасным практикам. Можно сказать, вытащил нас из средневековья.

Хелен прекрасно понимала, о чем говорит Гил. Она отчетливо помнила, как впервые оказалась в отделении инсулинокоматозной терапии. Пациенты лежали в темноте в состоянии искусственной комы, словно мертвецы. Сама процедура напоминала скорее пытку, нежели лечение, и все ее естество восставало против этого зрелища. По указанию врачей пациентов воскрешали, вводя им глюкозу через трубку для принудительного кормления. Хелен запомнила этот кошмар на всю жизнь.

– Отчасти