– Я зайду, – говорит он. Я остаюсь снаружи, понимая, что даже если бы и хотела составить ему компанию, мне там не место.

Когда Гектор заходит в палату, оттуда выходит медбрат. Я ловлю его в коридоре.

– Что с ней случилось? – Дверь в палату все еще приоткрыта, но я знаю, что Гектор нас не услышит.

– Травма головы, – отвечает медбрат. Сквозь стекло видно, как медсестра протягивает Гектору одноразовый халат и заставляет его еще раз протереть руки антибактериальным гелем. – Боюсь, больше я ничего не могу сказать, ее состояние нестабильно.

– Нестабильно?

Выражение его лица сообщает мне все, что я хочу узнать.

– Можете, пожалуйста, передать ему, что я подожду снаружи?

Я бросаю последний взгляд на Гектора, который, склонившись над постелью матери, шепчет: «Пожалуйста, очнись». Эти слова он произносит очень тихо, но для меня они звучат как скрежет гвоздей по стеклу. Мне знакомы эти слова. Знакомо чувство, с которым их произносят. Я твердила то же самое безжизненному телу Джи, когда мы висели вниз головами в той машине. И верила в них с той же яростью, как он сейчас.

Я молю небеса, чтобы им двоим повезло больше.

29

Гектор находит меня несколько часов спустя, когда улицы уже подсвечивают фары проезжающих мимо машин. Я сижу на стене, подложив под себя холщовую сумку. Дождь наконец-то закончился.

– В два часа пришел отец, – говорит он, садясь рядом со мной.

Я двигаюсь, предлагая ему место рядом на сумке, он качает головой.

– Он тебя видел?

– Нет, я дождался, пока он уйдет, прежде чем снова зайти в палату.

– Медсестры ему сообщат.

– Надеюсь, нет, – произносит Гектор, растирая руки. – Сказали, что не сообщат. Может, дадут мне денек форы. Я бы так сделал на их месте.

Я киваю, надеясь, что он прав.

– Как она?

– Без изменений, но я кое-что узнал. После твоего ухода к нам заглянул доктор. Сказал, ее пока держат в медикаментозном сне, чтобы оценить тяжесть ушиба после падения. Она потеряла равновесие, когда поднималась дома на террасу, упала с лестницы и ударилась головой. У нее в крови вроде как обнаружили высокую дозу снотворного – достаточную, чтобы потерять равновесие. Они думают, что именно поэтому она и упала.

– Она всегда?.. – Я пытаюсь подобрать слова, чтобы аккуратно сформулировать вопрос. – Для нее это нормально – засыпать со снотворными?

– Не редкость, – уныло отвечает Гектор. – Она плохо спит с тех пор, как… – Он смотрит в никуда. – Короче, ей давно не спится.

Мы доходим до папиной квартиры пешком и каким-то образом умудряемся продержаться весь ужин – я уклоняюсь от ответов на его вопросы о том, как мы провели день, и прикладываю все силы, чтобы отвести внимание от помрачневшего Гектора.

Когда приходит пора ложиться спать, атмосфера в комнате меняется. Гектор присаживается на край раскладного дивана с телефоном в руках. Я опускаюсь рядом и смотрю, как он ставит будильник на семь утра.

– Порядок? – спрашивает он и поворачивает телефон экраном ко мне.

Я коротко киваю в полутьме, а потом шепотом спрашиваю:

– А ты в порядке?

Гектор с усилием выдыхает; его губы кривятся в болезненной, натянутой улыбке. Я без раздумий тянусь к нему и накрываю его ладонь своей. Экран телефона гаснет, и я отдергиваю руку, остро ощутив, до чего мы близко.

Мои глаза привыкают к темноте, а он откидывается назад, на постель. В конце концов я тоже ложусь – на некотором расстоянии от него. Он все равно близко, ближе, чем когда-либо; мои глаза на уровне его груди, которая поднимается и опадает с каждым вдохом.

Я запрокидываю голову, чтобы увидеть его лицо; его глаза прикрыты, и в тусклом свете он выглядит куда более юным, куда менее самоуверенным.

– Когда ты планировал рассказать мне о брате?

Его глаза широко распахиваются, и он утыкается взглядом в какую-то точку на потолке.

– Не знаю, планировал ли вообще, – наконец говорит он, даже не интересуясь, откуда и как давно я об этом узнала. – Мне нравилось, что ты не знала об этой моей стороне. Что знала меня таким, каким я хотел казаться. Что с тобой я не был человеком, потерявшим брата, – не таким, как сейчас.

– Мое незнание не отменяет этого факта, Гектор.

Гектор поворачивается на бок, и теперь наши лица разделяет всего пара сантиметров. Его глаза кажутся куда темнее своего обычного оттенка зеленого. Я чувствую, как он разглядывает меня, ищет в моем лице повод не вдаваться в подробности. Проходит минута, и он выдыхает.

– Моего брата звали Сантьяго. Он покончил с собой два года назад, сразу после того, как вернулся домой из школы Хоуп.

– Мне очень жаль, – говорю я. Моя рука снова тянется к нему, касается его голого плеча – я хочу хоть как-то его утешить. И знаю, как это непросто.

Гектор напрягается от моего прикосновения.

– Не надо, – произносит он. – Не ты его убила. Он сам справился с этой задачей.

Усилием воли я заставляю себя не отводить взгляд, не убирать руку. Он выглядит почти вне себя от горя. Я видела такое выражение прежде – на лицах родителей Джи, когда они приехали ко мне в больницу. Непроницаемое и непримиримое.

– Не могу решить, какой из вариантов лучше.

Я притворяюсь, что не слышу, как дрогнул его голос.

– О чем ты?

– Лучше, когда у тебя отнимают жизнь или когда ты прерываешь ее сам? Я к тому, что Санти умер по собственной воле – так же явно лучше.

Моя ладонь сжимает его плечо.

– Гектор, в нашем возрасте нет хорошего варианта смерти. Ни одного.

Гектор снова переворачивается на спину, закрывает глаза и плотно прижимает ладонь ко лбу.

– Ну, теперь ты понимаешь, откуда это берется… – Он указывает на расстояние между нами. – Я тоже знаю, каково это – потерять лучшего друга.

Теперь мне ясно, почему он сумел сблизиться со мной так, как не удавалось никому. Почему я смогла столько всего ему рассказать. Мы в одной пропасти, он и я.

– Вот почему ты не пускаешь Фреда к себе в душу, – говорю я, прокручивая эту мысль в голове. Я наконец понимаю, почему они так близки, но в то же время совсем не на одной волне. Для Гектора невыносимо думать, что место Сантьяго займет кто-то другой, поэтому он отдаляется от Фреда, не подпуская