Виноватое выражение его лица сменяется упрямством.

– Я должен увидеть маму, Кара. Я готов понести за это наказание, каким бы оно ни было.

Я вспоминаю, как он вел себя на автобусной остановке. Гектор без всяких сомнений готов был вылететь из школы; он готов был подделать разрешение отца, чтобы улизнуть в Лондон, поскольку отец хотел удержать его от посещения матери любой ценой. Впервые меня посещает мысль, что Фред, возможно, прав. Что еще Гектор мне не рассказал?

Где-то вдалеке звонят в дверь.

– Гектор, если у твоей сестренки нет телефона…

– Мобильного, – поправляет он.

– Без разницы. Если у нее его нет, как же вы тогда созваниваетесь по утрам без ведома отца?

– Отец бегает по утрам, в пять часов, почти каждый день. Когда он выходит из дома, она звонит мне с городского – у нее есть номер телефона в будке, которая у нас в общей комнате. После… – Осекшись, он начинает заново: – Короче, позапрошлым летом мы заключили пакт. Швейцария на час впереди, поэтому я каждое утро жду ее звонка примерно в шесть тридцать по-нашему. Иногда она звонит, иногда – нет. Это наш единственный способ поговорить о том, что мы хотим обсудить без ведома отца.

Прежде чем я успеваю уточнить, что он имеет в виду, в комнату с двумя коробками пиццы заходит папа. Может, мне показалось, но Гектор, похоже, рад возможности сменить тему.

27

Я просыпаюсь от звука града, стучащего по подоконнику, и с новой идеей в голове.

Серый свет просачивается сквозь щель между шторами – тонкий луч ложится на изножье моей раскладной кровати и лицо спящего Гектора. Устав после целого дня, проведенного в пути, мы оба отключились вскоре после ужина. Перед тем как уснуть, Гектор пробубнил планы на сегодня: обзвонить все больницы и узнать, в которую из них попала его мама. Моя идея гораздо лучше.

Я решаю, что Гектор заслужил выспаться – подольше пробыть в неведении. Исход этого дня может быть каким угодно – и большинства возможных вариантов я предпочла бы избежать.

Для человека, заявлявшего, что он в долгом сне не нуждается, Гектор спит тихо и мирно. Когда я выбираюсь из постели и копаюсь в сумке с вещами, пытаясь отыскать косметичку, он спит все так же крепко. Даже несмотря на приоткрытый рот и отпечаток подушки на щеке, он все так же привлекателен.

Я ухожу со сменной одеждой в ванную и замечаю свое отражение в зеркале над раковиной. Впервые с момента аварии мне не все равно, как я выгляжу, – не все равно до такой степени, что я даже готова приложить некоторые усилия. Порывшись в косметичке, я нахожу подсохший маскирующий карандаш. Я сковыриваю его засаленную макушку и наношу точки консилера под глаза. Косметики у меня считай что нет – в сравнении с тем мешком, который мы с Джи делили на двоих в Штатах, – но в конце концов я нахожу тюбик персикового бальзама для губ.

Пока я иду на кухню, чтобы заварить чай, в голове всплывает воспоминание. Перемена, школьный туалет, я, как и каждое утро, терпеливо жду, пока Джи накрасится.

– «Персиковые мечты»? – говорит она, недоверчиво разглядывая маленький тюбик. – Серьезно, этим штукам дают самые тупые названия.

Я достаю другой бальзам, темно-красного оттенка.

– Ты бы предпочла «Милую малину»?

– Неужто он и правда так называется?

– Или «Нежный нектарин»? – продолжаю я, вынимая еще один.

Она хихикает.

– Господи, следующий на очереди – «Бесподобный банан»…

Отец, затянутый в аляповатую спортивную форму, заходит в кухню, и меня моментально выкидывает из прошлого в настоящее. Его прикид – ярко-синие беговые леггинсы и ветровка, которая хрустит, когда он шевелится, – выглядит так, будто он зашел в спортивный магазин и позволил продавцу-консультанту отвести душу.

– Рано ты проснулась, – зевая, говорит он.

Я перевожу взгляд с его формы на чайные пакетики, которые купаю в двух чашках.

– Сколько времени?

– Около восьми, – отвечает он.

– Не так уж рано.

– Ты же подросток.

Я закатываю глаза. До чего стереотипны некоторые фразы в его исполнении. Так и вижу его, читающего справочник «Тинейджеры для чайников» перед нашим приездом.

– Я на пробежку иду, – говорит он. – Пока меня не будет, прикинешь, чем ты хотела бы сегодня заняться?

– Вообще у нас с Гектором свои планы, – отвечаю я – и разочарование омрачает его лицо. Нет, думаю я, у тебя нет права разочаровываться во мне.

– Окей, без проблем, если вы вернетесь до семи. Я приготовлю ужин на всех. – Отец сбегает вниз по лестнице, но на нижней ступеньке оборачивается. – О, и у меня на прикроватном столике есть запасная связка ключей.

– Спасибо, – бросаю я и, ухватив чашки с чаем, возвращаюсь в гостиную, где все еще дрыхнет Гектор. Я пристраиваюсь на подлокотнике раскладного дивана, ломая голову, как бы его поаккуратнее разбудить.

Через секунду он потягивается и, дотронувшись до моей коленки, говорит:

– Не подсматривай, Кей.

Услышав это прозвище, я вздрагиваю всем телом, чай выплескивается из чашек, которые я держу, и кипяток орошает мои джинсы. На миг я снова оказываюсь в той раздевалке, совершенно сраженная девушкой в разномастных штанах и толстовке. После того эпизода мы бредем домой вместе через парк, обсуждая, как навести порядок в мире, – на протяжении последующих трех лет это было нашим любимым времяпрепровождением после уроков. Затем мы заходим в торговый центр и разглядываем дешевую металлическую бижутерию. Она протягивает мне подвеску. Серебряное – или просто серебристое – одна-единственная буква на тонкой цепочке. «Смотри, – говорит она. – «Джи» – это я, «Кей» – это ты. Джи и Кей – неплохо сочетается». Мы покупаем их, заплатив немыслимые два доллара за каждое. И сразу же надеваем: я – ее имя, она – мое. Даже когда ее нет рядом, я периодически проверяю, на месте ли подвеска. Перемотаем на три года вперед. Подвеска с буквой «Джи» перепачкана кровью, сломана и лежит в пакете, набитом моими личными вещами. Подвески с «Кей» – и той, что ее носила, – больше нет.

– Никогда так меня не называй, – огрызаюсь я.

Гектор садится в постели, потирая сонные глаза.

– Я не знал, что тебя это заденет.

– Ну вот задело.

– Больше так не буду, – обещает он и забирает у меня одну из чашек. Он часто моргает, пытаясь прогнать сонливость. – Сколько времени?

– Девятый час. – В моем тоне еще слышны отголоски злости.

Он выпрямляется.

– Уже? Блин, я никогда так поздно не встаю. Надо было тебе разбудить меня.

– Я тут подумала: что, если вместо того чтобы обзванивать больницы, мы просто спросим