– Все только о вас и говорят, а я правда желаю вам счастья, вы так подходите друг другу. Рада за тебя, Мия.

– Иди ко мне, подружка моя, – обняла я ее.

Глава 18.

Мы все изменились

Гордые люди сами выкармливают свои злые печали.

Э. Бронте, «Грозовой перевал»

– Адам, иди есть, стол накрыт, – крикнула мать с кухни.

Давно я не слышал этой фразы от нее. Я провел ночь дома, когда узнал, что вчера сюда приходила Мия. Что еще от меня хотела полиция? Я ведь им все рассказал, мне казалось, что эта история подошла к концу. Если честно, мне теперь хотелось встречи, эта Мия была недурна собой, фигуристая, молодая, даже сексуальная; когда я пришел в себя, залечил старые раны, избавился от стресса, вновь стал замечать вокруг себя девушек, которые возбуждали меня любым местом приоткрытого тела, будь то животик, открытые ручки или голые ноги. В Париже вновь наступала весна, моя кровь закипала, возбуждение снова не давало спать, я грезил о былых похождениях, которые, правда, случились только с одной девушкой, но она в прошлом. Наверняка Ева никогда не хотела быть со мной, не высказывала отцу, не защищала меня. А раз я был для нее просто работой, то решил избавить ее от тяжкой каторги. Пусть ищет простаков глупее.

Что касается родителей, то они помирились. Общая беда – уход из дома младшего – их сплотила, оголив проблемы и заставив задуматься о кризисе в семье. Они вели себя подозрительно солидарно, я привык слушать их ссоры. Ужинали мы втроем – брат находился в очередном трипе, выклянчив у отца деньги на поездку в Швейцарию, где катался на сноуборде и записывал это на видео, полночи потом монтировал записи, будто кому-то было дело до его блогов. Книгу отца экранизировали, первый фильм был популярен средне, но это дало толчок новым продажам его книг, первую часть саги которых он написал еще десять лет назад. За ужином родители расспрашивали меня о загородной жизни, о религиозной общине особенно интересовалась мать, отец аккуратно покашливал, как бы намекая: «Анна, успокойся… хотя бы сегодня обойдемся без религии…» Она с неуверенной улыбкой отшучивалась: «Неужели дома так плохо, что впору сбегать в лес?» Мои домашние фотографии, что слал им Леон из нашего убежища, я объяснил просто: мы с Евой якобы арендовали однушку на окраине Парижа на мои сбережения с ремонта электротехники, чтобы познать совместный быт, пожить вдвоем отдельно от всего мира. Родители продолжали упрашивать познакомить их с ней, привести на ужин. Отец пару раз сказал, что я сильно повзрослел.

Теперь я много времени проводил дома с семьей, да и когда их не было, все равно не выходил из квартиры. Мне не хватало этого союза безопасности и уюта после темных подворотен, слежек в дождливую погоду, подземелий и ночных клубов. Я бродил по гостиной, коридорами добирался до спален, комнаты брата, по старой привычке везде проверял – особенно у входной двери – розетки и внутренние поверхности шкафов на отсутствие прослушек, пытался нащупать под обоями тоненькие проводки, лазил со стремянкой по гардинам, ощупывал потолочные панели и плинтуса на предмет диктофонов и скрытых камер. После тщательной проверки довольно потирал руки и мог расслабиться – родные стены придавали сил и уверенности, мне не хотелось покидать этот райский сад.

Очередное откровение

Моя любовь к одиночеству никуда не делась – если родня разъезжалась по своим делам и я, иждивенец в академическом отпуске, оставался один, то наслаждался этим в полной мере. Прогуливался по отчему дому, как по бульварам, погружался в те же мысли, что и год назад: кто я такой, кем хочу стать, к чему меня тянет? Какие скрытые таланты развить и как их выявить? Ведь я не приживался в коллективах, скорее всего, от того, что был не на своем месте, не любил быть с людьми. Или, может, я по природе своей затворник, предпочитаю независимость и мне нужна профессия самостоятельного творца? К концу академа необходимо было успеть решить эту дилемму. На первом курсе еще можно перевестись на другую специальность. И как вообще в столь раннем возрасте принимать такие судьбоносные решения?

С этими рассуждениями я забрел к отцу в святая святых – его кабинет, где он творил свои уникальные миры, создавал из воздуха истории, за которые тысячи читателей готовы были платить. Я никогда сильно не вдавался в коммерческую составляющую отцовского ремесла, а зря. Приобрести такую большую квартиру, да еще в центре Парижа… Этот труд – обеспечивать семью силой разума и воображения – действительно был достоин уважения. Я на полном серьезе стал рассуждать: может, пойти по стопам отца? Работает, сидя дома на диване, коллектива нет, сумасшедшего начальника нет. Лишь созидание и оттачивание мастерства.

По большому счету, в доме было негласное правило: к отцу в рабочее пространство никогда не вторгаться. Но нет камер – нет преступлений, как говорил Леон. Вряд ли после всего случившегося отец расстроится, что я посидел на его стуле. Вообразив себя писателем, я с умным видом постучал по кнопкам клавиатуры, по этой волшебной малютке, орудии труда, с помощью которого было добыто столько денег. Вдруг экран загорелся, от неожиданности я подскочил. Отец не выключил компьютер, и тот пробудился, выйдя из режима ожидания. Мне бы тотчас развернуться и уйти, но взгляд упал на мигающее в углу экрана сообщение о крупном списании средств с банковской карты отца. За такие деньги можно было купить малолитражку. Любопытство и плохое предчувствие пересилили. Я открыл почту отца и начал бессовестно копаться в его письмах, как рецидивист на задании. Нашел переписку с получателем кругленькой суммы и совсем стушевался.

Отец перевел деньги на счет физического лица – считай, личную карту обычного человека, который подписывал послания как Арчибальд Маклауд. Я открыл его фотографию на аватарке, и меня как молнией поразило: это был тот самый здоровяк, что избил меня на улице перед квартирой Леона. Рыжий шотландец с косой и серьгой в ухе после нападения на меня получил солидное денежное вознаграждение от моего собственного отца. Я ничего не понимал, в глазах потемнело; как в страшном сне, мне резко привиделось невообразимое: моя семья за моей спиной сговорилась и наняла убийцу.

Я судорожно стал крутить колесиком мышки, перебирая письма от Маклауда, и вконец растерялся – этот шотландец присылал отцу фотографии, тайно сделанные в ночных клубах, на улицах, в подворотнях: на них были мы с Леоном. Этот мерзавец выслеживал нас, пока мы сами были на «охоте». Диверсанты, которым упали на след: что за вздор, кто этот тип? Ракурсы некоторых кадров поражали – он шпионил за нами профессионально, едва ли не в упор делая снимки. Мне приходило на ум только одно. Мы с Леоном сами использовали подобный трюк – прикладываешь к уху телефон, якобы с кем-то разговариваешь, на деле в смартфоне уже включена камера, и снимки делаются нажатием кнопки «громкости». Этот засланный казачок мог пройти мимо нас десятки раз и наделать сотни снимков, быть незамеченным в танцевальной толчее. В электронных письмах под фотографиями Арчибальд Маклауд сообщал моему отцу следующее:

«9 ноября. Продолжаю выслеживать Адама у общины», – следом шло фото общины на фоне гор со стороны тропы, сделанное откуда-то из кустов.

«14 ноября. Адам покинул общину на черном „Рено Трафик“, еду следом», – и фото из автомобиля, сделанное на трассе во время езды позади нас.

«1 декабря. Адам живет в Пятом округе Парижа на улице Шантье, 14, квартира 92, с одним из членов общины. Две недели не выходил из дома. Причина неизвестна. С 28 ноября каждый вечер Адам со вторым сектантом ездят на фургоне по разным адресам – жилые дома, ночные заведения – и целую ночь проводят там. Причина