деле это были русские земли. Впрочем, никогда до конца не поймешь, где чья земля… Но для того и существуют историки – их дело доказывать, почему эта земля наша, а не чужая. И вот Пилсудский, соединясь с Петлюрой, в апреле двадцатого напал на молодую Советскую республику. Мой брат Станислав служил в ту пору в Киевской ЧК. Когда враг, сбив заслоны, обложил город, все ушли на фронт. Стась попал к Буденному – в Первую конную, в особый отдел. Постепенно Красная армия перегруппировалась, оправилась, подтянула резервы и перешла в наступление. В июле она уже стояла под Варшавой. И тут случилось «чудо на Висле» – белополяки отбросили красных и погнали прочь, захватывая города. Знаете, если на войне совершаются чудеса, значит, кто-то наделал много ошибок. Все оказались хороши: Тухачевский, Егоров, Сталин, Буденный – лебедь, рак и щука… Кончилось все страшным разгромом. Под Замостьем Стась попал в плен к полякам. Его отправили в Тухольский концлагерь. Страшное место: люди ходили на морозе голые, голодали, за малейшую провинность могли изувечить, а то и просто шлепнуть. Пьяные охранники врывались ночью, кричали: «Вставай, збюрка!» – и били до полусмерти. Сколько народу заморили паны – страшно подумать! Тысяч сто, не меньше! Станислава взяли в плен в кожаной тужурке, да еще нашли в планшете мандат ЧК и поэтому держали в самых страшных условиях вместе с другими коммунистами, краскомами и чекистами. Не миновать бы ему гибели, но он знал по-польски и снискал сочувствие молодого, еще не очерствевшего сердцем постерунка…

– Минуточку, Ян Казимирович. Как-то странно получается…

– Что именно?

– Вы сказали: страшные условия, голод… И вдруг – постерунок. Разве пленные не сами себе стирали?

– Ах, вот оно что! – снисходительно улыбнулся Болтянский. – По-польски «постерунок» означает «часовой», он согласился переслать письмо Брониславу. Тот немедленно приехал, но просто так вызволить брата, конечно, не мог: коммунистов живыми не выпускали. Единственный выход – дать письменное согласие работать на польскую контрразведку. Станислав, искренне веривший в идеи Мировой революции, наотрез отказался, предпочитая умереть, нежели предать. Но Броня встал перед ним на колени и молил именем отца, покоящегося в земле, заклинал именем матери, ждущей в далекой Сибири весточек от сыновей. В общем, брат завербовал брата. Побег устроили так, чтобы не вызвать подозрений: ночью со Стасем, оглушив часового, вырвались на свободу еще несколько красных командиров. А накануне Бронислав показал брату красный дорожный футляр со столовым прибором. Вот этот…

Ян Казимирович сухонькой старческой лапкой погладил потертый сафьян.

– Знаете, чей вензель?

– Чей?

– Графа Потоцкого! «Рукопись, найденную в Сарагосе», надеюсь, читали?

– Разумеется, – обиделся писодей, смотревший только одноименный фильм.

– Интересно, почему сейчас не пишут большие романы со вставными новеллами? Это же так мило!

– Жадничают, – уклончиво ответил автор «Роковой взаимности». – И что же было дальше?

– Бронислав дал Стасю ложку и объяснил: тот, кто предъявит ему нож с таким же вензелем, – связной, через него можно передавать информацию в Варшаву… Но я, кажется, заболтался. Ступайте, Андрей Львович, а то ваш соавтор заругается…

– Нет-нет, Ян Казимирович, продолжайте! Очень интересно! – сахарно запротестовал Кокотов, изображая готовность слушать хоть до ночи.

– Ладно-ладно, я все понял. Вам нужен камасутрин! – Старый правдист глянул с насмешливой проницательностью.

– Нет, что вы… Мне просто…

– Бросьте! Сам был молод. Хе-хе… как Стаханов. Я дам вам телефон моего друга Виктора Михайловича. Фамилию вам знать необязательно. Он заведовал складом Четвертого управления. Однажды я его выручил. В «Правде» шел мой фельетон «Черный аспирин» про злоупотребления в Одесской аптечной сети. Я назвал в тексте всех, кто спекулировал дефицитными лекарствами. Но моя тогдашняя жена Виолетта училась с Витей в мединституте и даже собиралась за него замуж. В панике он позвонил ей, она бросилась ко мне… Ну что ж вы хотите, я был старше нее на семнадцать лет. В общем, пришлось вычеркнуть его фамилию в подписной полосе. Всех упомянутых в фельетоне поснимали, пересажали, а его не тронули, даже повысили – перевели в Москву в Четвертое управление. Вот какой силой было печатное слово! Разве можно сравнить с нынешними временами? С тех пор я не знал проблем с лекарствами, даже самыми редкими. Потом мы коротко сошлись на похоронах Виолетты и даже подружились, ведь мы любили одну женщину. Вот его телефон…

Старик достал из пластмассового стаканчика листик резаной туалетной бумаги, заменявшей насельникам салфетки, и вывел дрожащим, но очень разборчивым, красивым почерком имя-отчество и телефонный номер. Написанное можно было принять за вид изобретательной каллиграфии: буквы и цифры выглядели изысканно волнистыми.

– Скажете Виктору Михайловичу, что вы от меня, – пояснил Болтянский. – Он назначит встречу, конспиративную… Не удивляйтесь! Витя никак не поймет, что теперь можно перепродавать все что угодно и с любой наценкой – хоть атомную бомбу. Рынок! Возможно, это у него нервное. Тогда, в Одессе, он сильно перепугался. Да, кстати, по телефону ни в коем случае не произносите слово «камасутрин». Погубите все дело. Просто передайте от меня привет и скажите, что интересуетесь дарами Гималаев…

– А дорого? – краснея, спросил на всякий случай писодей.

– Недешево, но, поверьте, это стоит того!

Глава 86

Тротиловое слово

Шагая по коридору, Кокотов почувствовал, как в кармане булькнула «Моторола». Он, волнуясь, достал телефон, на ходу открыл конвертик и обмер от счастья:

О мой рыцарь! Занимаюсь разными скучными делами, но все время думаю о Вас, мне так не хватает героя моих первых эротических фантазий! Иногда хочется стать волшебницей, превратить Вас в маленького-маленького и носить повсюду с собой в сумочке. Вы ждете меня с окончательными намерениями? Я тоже! Долой слова! Долой прошлое! Да здравствует будущее! До встречи. Целую, целую, целую! Почти вся Ваша Н. О.

Это послание настолько взволновало его, что, едва войдя в комнату, он набрал номер Виктора Михайловича. Долго, очень долго никто не отвечал, нудили протяжные гудки.

«Ну конечно, уехал на дачу или умер!» – с обидой подумал Андрей Львович.

Наконец, когда он уже хотел положить трубку, на том конце отозвался бодрый старческий тенорок:

– Слушаю!

– Мне бы… э-э… Виктора Михайловича…

– На проводе!

– Вам привет от Яна Казимировича.

– Спасибо! Как он поживает?

– Хорошо, мы только что с ним отобедали и вспоминали вас.

– Мой ему поклон.

– Обязательно передам. Виктор Михайлович…

– Слушаю вас внимательно!

– Меня… э-э-э… интересуют дары Гималаев…

– А вы знаете, что это недешевое удовольствие? Кстати, как вас величать?

– Андрей Львович. Да, знаю. Ян Казимирович меня предупредил. Но хотелось бы… э-э-э… поконкретнее…

– Разумеется. Три Ярославля с Петрозаводском за упаковку. Вам ясно, надеюсь?

– Ясно! – подтвердил Кокотов,