Работая в мастерской, Уолтер Домброзио слышал только пилу. Но вдруг он почувствовал чье-то присутствие, поднял взгляд и едва не подпрыгнул от удивления. В дверях – очевидно, она прошла через дом, никого там не найдя, – стояла Джанет Рансибл.

Ее губы шевелились. Кажется, она здоровалась, но он ее не слышал. Он выключил пилу, лезвие замедлилось и наконец перестало вращаться.

На ее лице была напряженная улыбка. Как будто она удерживала это выражение сознательно, пока спускалась с холма и шла через его дом, пока не нашла его. На ней были красный свитер и хлопковые брюки, много раз он видел ее одетой именно так, когда она выбиралась в город за покупками. Длинные бесцветные волосы висели нечесанные. Он не мог не заметить, какая она изможденная. Какая высокая и худая; на ее руках виднелись сухожилия, а кожа стала совсем дряблой. На тыльной стороне ладоней на белой коже виднелись темные пятна.

– Привет, – сказал он осторожно, совсем не радуясь встрече. Он был очень увлечен распиливанием двери.

Все еще улыбаясь ему, Джанет сказала:

– Не хотела тебя отвлекать.

Слова она выговаривала по отдельности, очень тщательно. Как будто следила, чтобы не сказать что-то не то.

– Ничего страшного, – сказал он уклончиво. Он почти не общался с Рансиблами после случая с Чарли. Честно говоря, он сделал все возможное, чтобы выбросить их из головы. С учетом всего остального, с чем ему пришлось иметь дело, на мысли о Рансиблах не осталось времени.

Она устремила на него покрасневшие глаза. Они странно блестели, и он не мог понять, в чем дело. Это было не веселье. Внутри нее кипело какое-то чувство. Что-то вспыхивало, когда она смотрела на него.

– Ну? – сказала она.

Он не смог придумать, что ответить. После долгой паузы она снова заговорила. Глаза опять блеснули. Это злость?

– Ну? Что скажешь?

– Что скажу? – переспросил он.

– Как насчет чашечки кофе? – очень медленно спросила она.

– Ты хочешь кофе?

Глаза ее горели. Как будто она очень хотела что-то ему сказать, как будто едва сдерживалась. И все же у нее, кажется, не получалось. Слова замирали на губах.

– Очень, – подтвердила Джанет.

С большой неохотой он выключил пилу.

– Ладно. Но мне нужно побыстрее вернуться к работе.

Его не особенно интересовало, зачем она пришла, он просто хотел работать дальше. Он терпел ее и всех, кто приходил и кого было нельзя отказаться развлекать.

– Надеюсь, там есть готовый, – сказал он, проходя мимо нее и поднимаясь по трем ступенькам в дом. «Боже, надеюсь, мне не придется стоять тут, пока варится новая порция», – подумал он. Он мог легко представить ее на кухне, с зажженной сигаретой, с сумочкой, готовую просидеть так весь день, болтая ни о чем.

За его спиной Джанет Рансибл сказала что-то, чего он не уловил. На некотором расстоянии от него она прошла в кухню и встала у холодильника. Сложив руки на груди, она прислонилась к холодильнику, а не села за стол, как он ожидал.

– Кофе готов, – сказал он, зная, что его голос звучит очень недовольно. Но ее, казалось, не волновал его тон. Она вообще не заметила, что он сказал; она продолжала пристально смотреть на него. Это заставляло его нервничать. Поэтому он тоже не сел, а встал напротив и уставился на нее.

Наконец она заговорила:

– Ты не работаешь.

– Нет, – сказал он.

– Ты сидишь дома.

– Я уволился.

Он злился все сильнее и мог сдержать чувства только огромным усилием воли. Он заставил себя успокоиться. Успокойся, сказал он себе. Это невежественная сучка с холма, которой нечем заняться, кроме как сидеть дома весь день, и она умирает от любопытства к чужим жизням. У нее больше ничего нет, она умеет только совать нос в чужие дела. Эти гарпии питаются сплетнями, несчастьями и скандалами, они заняты этим весь день. Отсюда она пойдет в следующий дом, а потом в следующий.

«Я должен ее потерпеть, – сказал он себе. – Из милосердия».

Джанет Рансибл сказала:

– Ты строишь скворечник?

– Нет. Дверь.

– Где твоя жена?

– На работе.

– В Сан-Франциско?

– Да.

– Она нашла хорошую работу?

– Да.

– Как долго она будет работать?

– Я не знаю.

– Она ведь не любит работать?

– Я не знаю, – повторил он бесцветным голосом и пожал плечами, еле сдерживая свою неприязнь к этой женщине.

– Она когда-нибудь работала раньше? Во время вашего брака?

– Нет.

– Тебе не следует позволять ей работать, – сказала Джанет Рансибл.

– Это правда. – Он не сдержал злости.

Она, казалось, не заметила его тона. Казалось, ей было все равно.

– Это неправильно, – сказала она, – когда муж остается дома, а жена работает.

– Согласен, – сказал он, вложив в это слово всю доступную ему иронию.

– Ты должен как можно скорее снова устроиться на работу.

– Трудновато. Без машины-то.

– Тут ходят автобусы.

– Я подожду, – сказал он.

– Чего подождешь?

– Я подожду, пока мне не вернут права.

– Лео не знал, пьян ли ты на самом деле, – сказала Джанет, – он просто предположил.

Насколько ему было известно, мнение ее мужа по этому поводу не имело для него никакого значения. Но что-то пошло не так. Лицо женщины стало абсолютно белым. Она уставилась на него. Он подумал, что у нее начинается какой-то приступ; в его голове мелькнула мысль, что она эпилептик или что-то в этом роде. Это объяснило бы ее разболтанную походку и неряшливые манеры. Ее губы шевелились.

– Мне нужно идти, – сказала она почти неслышно, повернулась, все еще со скрещенными на груди руками, и бросилась к двери.

Он последовал за ней, пораженный. У входной двери она остановилась и завозилась с ручкой, не понимая, как открыть дверь. По ее щекам катились слезы.

– Господи. – Она резко опустила голову и ударилась о дверь лбом.

– Что такое? – спросил он, не подходя слишком близко. При мысли о прикосновении к ней ему становилось нехорошо.

– Я только что поняла, – сказала она, слепо уставившись на него.

И тут он тоже понял. Он понял, что она имела в виду. Он понял, почему она так отреагировала. Почему это было так важно.

– Это твой муж тогда вызвал полицию?

Взгляд пустых блеклых глаз метнулся в сторону. Она плакала и бормотала что-то, но он не мог разобрать слов.

– Ублюдок. Гребаный урод.

Опершись о дверь, Джанет Рансибл выпрямилась и успокоилась. С трудом сохраняя