– Что это доказывает? – вслух спросила она на всю кухню. – Это доказывает, что у меня нет никаких шансов.

Как бы она ни старалась, у нее ничего не получится. Как бы нужно это ни было. Как бы ужасно ни было их финансовое положение, она не смогла бы выйти в большой мир и конкурировать там, потому что потребовалась бы целая жизнь, чтобы научиться конкурировать; потребовалась бы целая жизнь, чтобы подготовиться, и это доказывало не столько то, что мир злой, сколько то, что лично она, Джанет Рансибл, никогда, никогда не сможет выжить в нем. Выжить экономически, когда есть женщины вроде Шерри Домброзио – потому что даже если организация отступит от своих правил и возьмет на работу женщину, то наймут не ее, а Шерри или другую женщину ее класса с их внешностью, речью, манерами и одеждой.

Поэтому кто-то вроде нее никогда не будет в безопасности. Она никогда не сможет расслабиться. Она будет чувствовать себя обреченной всю свою жизнь, пока ее не заберет могила.

Поднявшись на ноги, она бродила по дому, не понимая, где находится; она ходила из одной комнаты в другую и обратно, едва замечая мебель, – однажды она ушибла палец ноги о ножку дивана, а потом врезалась в полузакрытую дверь спальни.

Дело в том, решила она, что сама идея семьи рухнула во время Второй мировой войны. Во Вторую мировую войну женщины начали работать сварщиками на военных заводах. Как и мужчины. И коммунизм виноват не меньше, чем война. Шерри Домброзио не должна была зарабатывать на жизнь, потому что это мужское дело. «Неудивительно, что я такая тревожная, – сказала она себе. – Меня подвели. Я-то ведь сделала свое дело, родив ребенка?» Это и есть женская работа. А не работать бок о бок с мужчинами на фабрике, как огромная неряшливая русская крестьянка, называющая всех «товарищами». Это не по-американски.

В каком-то смысле эти Домброзио – коммунисты, поняла она. Вспомнить только негра, которого они позвали в гости. Межрасовые браки – часть коммунистической программы для Америки. Шерри не должна работать. Она не должна быть вынуждена работать. Ее место дома, среди детей; она провалила свою настоящую задачу. И если бы ее муж не потерял работу, она осталась бы дома. Он подвел ее. Он поставил ее в опасность, не сумев заработать.

Это мужское дело, говорила она себе, лихорадочно бродя по дому. Это мужчина должен быть снаружи и сражаться с миром, а если он потерпит неудачу, не женщина должна занимать его место. Мне не нужно занимать место Лео, если он не сможет принести домой бекон, и Джерому не нужно. А вот что женщина должна сделать – это признать, что ее муж неудачник. Она должна сделать все возможное, чтобы поставить его на ноги. Она должна позаботиться о том, чтобы он исцелился и снова вернулся на поле битвы. Снова встал в строй.

«Почему Шерри работает?» – спросила она у себя. Она перестала грустить и начала сердиться. Все ее тело дрожало. Снова и снова она сжимала кулаки и шагала все быстрее. Мужчина, который сидит дома, – чем он вообще отличается от бродяги?

Сколько времени он собирается возиться в гараже с клетками для птиц или что он там мастерит?

Если бы я была его женой, решила она, я бы этого не потерпела. Я бы подождала, возможно, день, а потом бы положила этому конец, вернула бы его на работу, заставила бы его пожалеть, что он не выходит из дома и не работает. Заставила бы его радоваться возвращению на работу…

И вдруг ее чувства переключились на жену, на Шерри. Она перестала злиться и ощутила нахлынувшую волну теплого сочувствия, которая ее чуть не задушила. Глаза жгло от слез. Он сказала вслух, тихо и нетвердо:

– Бедная женщина. Бедная, бедная женщина.

Я должна поддержать ее, подумала Джанет. Сказать ей, что я чувствую, показать, как хорошо я понимаю. Он заставил меня пойти работать, он пытался заставить меня взять дела на себя. Но я не стала. Нет, сказала я ему. Это твое дело, Лео. Это твоя ответственность. Нельзя ожидать, что я буду руководить твоим бизнесом в сфере недвижимости, так же как я не могу ожидать, что ты будешь рожать детей, если я не справлюсь.

Эту женщину подвел и предал муж. Полностью, во всем. Так же, как если бы он сбежал с другой. Священное доверие было разрушено. Ирония в том, что, когда они так поступают со своими женами, у них всегда есть убедительная история наготове. Всегда есть какое-то оправдание, какой-то аргумент, чтобы заставить жену почувствовать себя плохо, вообразить, что у нее есть какой-то «долг». Например, пойти работать, как сделала Шерри. Если бы Лео потерял работу, он бы начал давить на меня таким же образом; он бы пытался заставить меня чувствовать себя плохо.

Да, они вызывают у нас чувство вины. У них есть много способов. А тебе нужно дать ему отпор. Нельзя признавать свою вину.

Она подумала, что все нужно вернуть на свои места. Это их мир, мир мужчин. Пусть они конкурируют в нем и предоставят женам делать то, для чего их предназначил Господь: оставаться дома и рожать детей.

О да, думала она в тоске. Я прошла через все это. Я так хорошо все это знаю. Как на тебя давят, совсем незаметно, тысячью способов. Таких искусных. Знает ли она? В мире, откуда она родом, таких вещей, вероятно, не было. Все было честно. Понимает ли она, что произошло? Я вижу это так ясно, я как будто смотрю на их брак с высоты, как посторонний человек, и все вижу.

Если она не знает, подумала Джанет, то она, конечно, должна узнать. И он должен узнать. Нельзя позволять ему и дальше обманывать себя и ее относительно истинного положения дел. Подойдя к кухонному шкафу, она подставила маленькую стремянку и, дотянувшись до верхней полки, отодвинула в сторону большие банки консервированных абрикосов и томатного сока. За ними стояла бутылка плохого токайского, которую они с отвращением отставили в сторону месяц назад. Да, плохого, но хоть что-то.

Взяв стакан из раковины, она поставила бутылку на кухонный стол и села. Это было совершенно ужасное пойло, на вкус как сироп от