– Кто? – раздался усталый голос.

Девушка попробовала открыть дверь, но она не поддалась.

– Евгений Петрович, это Шиманова. Я на минуточку, – громким шёпотом проговорила она в щёлку.

Раздались шаги, звук поворота ключа, и дверь открылась. Кудряшов был уже в пижаме, но явно ещё не ложился. Вика заметила, что на столе были разложены какие-то бумаги.

– Что случилось? Почему вы не спите? – спросил он, пропуская девушку в комнату.

– Я хотела узнать, что вы решили с Савельевой.

– Виктория, – начал полковник, серьёзно взглянув на Шиманову. – Послушайте меня, опытного волка. Вам не надо вмешиваться в эту историю. Генерал, прослушав запись разговора Савельевой с Измайловым, приказал переправить её в Москву немедленно, и я завтра же это сделаю. Билет на самолёт уже забронирован.

– На какой час? – глухо спросила Вика, глядя в пол.

– В двенадцать пятнадцать утра.

Полковник увидел грустные глаза девушки и, подойдя ближе, положил свои крепкие ладони на её тоненькие плечи.

– Идите, Шиманова, спать. О вас действительно очень высокого мнения в органах, но вы ещё слишком молоды, чтобы иметь, как вы сказали, большой опыт. Поверьте, порой получаешь удар в спину от того, от кого никогда этого не ожидал! Я в этой системе уже более двадцати лет. Я знаю, о чём я говорю.

* * *

Вика вернулась в номер. Катя уже была в кровати, просматривая толстый журнал с рекламой магазинов, ресторанов и других увеселительных заведений Парижа. Подобный журнал лежал в каждом номере гостиницы, и вполне возможно, что многие постояльцы пользовались его предложениями, но не советские граждане. Вся эта реклама была не для них! Разве только картинки красивой жизни посмотреть, что сейчас и делала девушка.

– Нашла очки? – спросила она.

– Нет. Наверно, я их куда-то здесь положила.

Виктория открыла дверцу тумбочки и воскликнула:

– Ну конечно! Вот же они!

– Какая ты рассеянная. Прямо как моя бабушка. Она тоже всё время свои очки ищет, – зевнула Катя, откладывая журнал. – Давай спать. Уже двенадцать часов.

Вика разделась и пошла в ванную комнату. Встав под душ, закрыла глаза.

«Что же делать? – напряжённо думала она. – Очень жаль Савельеву! Она даже не представляет, что её ждет! И, главное, я совсем не понимаю, в чём состоит её вина. Разве она виновата в том, что наговорил ей этот граф, чтоб ему пусто было? А сама она очень даже хорошая девчонка. Так хочется ей помочь, но что я могу сделать? – тяжело вздохнув от своего бессилия перед неизбежностью, думала Вика. – Ничего!»

«Утро вечера мудренее», – подумала она и, выключив свет, легла в кровать.

– Спокойной ночи, – раздался из темноты голос Кати.

– Спокойной ночи, – эхом отозвалась Виктория.

Но сон не шёл. В голове проносились мысли, одна страшней другой. Не зря же полковник сказал, что жизнь Елены будет искалечена. Неужели Савельеву арестуют? Ну конечно! Ведь Егоров прямо так и сказал: «Пусть с ней там следователь разбирается».

Виктория повернулась на правый бок, но попытка заснуть была совершенно напрасной. Она снова и снова прокручивала в голове разговор Егорова с полковником. Ведь такие ретивые работники, как капитан Егоров, могут приписать Савельевой всё что угодно, лишь бы перед начальством выслужиться и получить ещё одну звёздочку на погоны. Могут даже ради этого сразу объявить бедную Елену «врагом народа»! И что тогда станет с ней? Её карьера… Да что там карьера! Вся её жизнь будет пущена под откос! Именно на это и намекнул полковник, когда сказал: «Жизнь её будет искалечена». Ну, конечно, они её допросят и посадят. Посадят ни за что. Виктория уже хорошо знала, что такое бывает. Естественно, не в таких масштабах, как в сталинские времена, но… бывает. И что же? Она ничем не поможет? Ведь Елену ещё можно спасти. В Москву ей ни в коем случае нельзя! Да! Да! Нельзя ей лететь в Москву! Пропадёт!

Перед Шимановой впервые встал вопрос совести. Что с её стороны будет подлостью: дать хотя бы какую-то возможность Савельевой избежать уготованной ей участи или своим невмешательством, как и положено преданной своей Родине комсомолке, промолчать?

Виктория зажгла бра над своей кроватью. Она поняла, что никогда себе не простит, если не поможет Елене. Она должна спасти ни в чём не повинную девушку. Должна восстановить справедливость. И это не будет с её стороны преступлением.

– Ты чего? – среагировала на зажжённый свет Катя.

– Живот болит, – ответила Вика. – У Тины наверняка есть лекарство. Пойду к девчонкам. Спи!

Виктория сунула ноги в тапочки и, набросив на себя халат, вышла из комнаты. Номер девушек располагался рядом, поэтому, пройдя всего несколько шагов, она на секунду остановилась перед их дверью. Оставалось ещё время передумать и вернуться, но она нажала на ручку, пытаясь открыть дверь. Та не поддалась. Заперта! Вика осторожно постучала. Прислушалась. Тишина. Попробовала ещё. Опять тишина. Громко стучать побоялась. Ведь вместе с Савельевой и Тиной можно разбудить и полэтажа.

«Видно, такова её судьба, – с лёгким чувством облегчения решила Вика, и какая-то часть её совести уснула. Всё-таки она многим рисковала, решившись на этот авантюрный шаг. Но оставшаяся часть совести тут же спросила: – А ты всё сделала?» – «Нет», – созналась сама себе девушка.

Оставалось последнее. Разбудить звонком по телефону. И если это не поможет, то тогда воистину с чистой совестью можно было бы лечь в кровать и, сказав себе: «Я сделала всё, что было в моих силах», наконец-то уснуть.

Виктория вернулась в свой номер и тихонько, чтобы не разбудить соседку, подошла к столу, на котором стоял аппарат. Звонить из номера можно было только через коммутатор.

– Bon soir (добрый вечер), – почти сразу раздался приятный женский голос.

– Chambre deux trois sept, s'il vous plait (комнату двести тридцать семь, пожалуйста), – тихо, чтобы не разбудить Катю, попросила Вика.

– Un instant (сейчас), – ответили на коммутаторе, и вскоре в трубке раздались длинные назойливые гудки.

– Я слушаю, – произнёс глухой, совершенно непонятно кому принадлежащий голос, вероятно, только что вышедший из глубокого сна.

– Лена, это ты? – прошептала Вика.

– Нет.

– Тина?

– Да.

– Это Шиманова. Срочно открой мне дверь. Надо поговорить. Буди Лену.

Виктория доверяла Тине. Она чувствовала в ней надёжную опору. Тина была цельной личностью, а потому не могла быть подлой.

Шиманова выключила бра над своей кроватью и в полной темноте на цыпочках вышла из