Уолт знал, что это так. Он уже был на голову выше одноклассников в вопросах учебы, знал, что учитель напрягает последние силы, чтобы хоть как-то сохранить свое лицо перед не в меру умным учеником. Местная неполная средняя школа подходила тем, кто решил стать лесником, рыбаком или водителем. Он слышал, что некоторые дети, закончив городскую школу, уезжают, чтобы получать дальнейшее образование в другом месте, но таких было немного. Уолт понимал, что, если он хочет воплотить свою мечту в жизнь, ему необходимо хорошее образование. Этой мечтой он поделился только с одним человеком — Габби Хорнбимом, сыном помощника шерифа. Только Габби он поведал о своем желании стать богатым. Это нужно было ему не для себя — он хотел как-нибудь сбежать с матерью, купить ей хороший дом со слугами и кучу шелковых и атласных вещей, а главное, никогда больше не видеть синяков на ее лице. И вот ему выпал шанс, но для этого придется оставить ее, беззащитную, во власти отца.

— Я не могу бросить тебя с ним, мама. Я буду каждый день дрожать от страха за тебя.

— Все будет нормально, сынок, можешь за меня не волноваться. Ты же сам знаешь, что в последнее время отец ведет себя намного лучше.

Это было правдой — если согласиться с тем, что побои раз в месяц лучше, чем раз в неделю. Уолт опустил глаза. Он понимал, что выбора, по существу, у него нет: уехав, он бросал мать одну но и оставшись, также подводил ее.

— Уолт, милый, езжай, пожалуйста, ради меня. Я хочу увидеть тебя богатым и знаменитым, а если ты останешься, то никогда этого не добьешься.

Так и получилось, что Уолт уехал, и в утро накануне отъезда, прощаясь с матерью, он опять плакал. Опустив плечи, мальчик с мрачным видом сидел в грузовике, в котором отец вез его на станцию.

— Папа, можешь не дожидаться поезда, я не убегу, — сказал он, не в силах вынести мысль о том, что вместо оставшейся дома матери ему придется дожидаться поезда в компании отца.

— Нет, я останусь, это то немногое, что я могу сделать для тебя. — Голос отца был каким-то необычно глухим. Уолт поднял взгляд и, к своему изумлению, увидел, как отец смахивает слезу. — Вот, возьми, это тебе пригодится. — Отец передал ему тонкую пачку долларовых купюр. — И пиши почаще, хорошо? — Отец отвернулся, но Уолт успел заметить, что по его щекам текут слезы. Самому мальчику плакать совсем не хотелось.

Когда поезд наконец-то отошел от станции, Уолт пересчитал деньги — у него было целых двадцать долларов! А его отец настолько расстроился, что даже плакал! Нет, все это действительно очень странно…

Он не ждал от новой школы ничего хорошего, но вскоре сам удивился, увидев, как ему там понравилось. Ему нравилась сама обстановка школы для мальчиков: он был крупным, шумным парнем, и здешняя суматоха вполне его устраивала. До сих пор он вел довольно уединенную жизнь — его контакты с другими детьми были ограничены школьными часами, ведь он жил очень далеко от других. Лишь в последний год мать стала разрешать, ему ночевать у Габби Хорнбима. Не зная ничего, другого, Уолт никогда не был против одиночества, но теперь, постоянно находясь среди людей, он почувствовал, что это ему по душе. Сперва он был весьма робок, но его внушительный вид и умение играть в футбол, помноженное на умение по желанию громко выпускать газы, быстро сделали его популярным.

Мать писала ему каждую неделю, и сначала он отвечал ей тем же, но затем школа заняла все время, и его письма стали более редкими. Однажды ночью, когда он чуть ли не впервые в жизни долго лежал без сна на своей постели в общей спальне, Уолт осознал, что ощущает себя счастливым. Оттого, что он не знал, что происходит дома, у него с души словно свалился груз ответственности.

Этому настроению способствовали и письма матери — казалось, она вполне довольна жизнью. Уолт подумал было, что она писала бодрые письма вынужденно, ведь Стив наверняка их прочитывал, но, к его облегчению, к каждому посланию был приписан постскриптум, в котором мать сообщала, что с ней все в порядке и что Стив ведет себя нормально. Это удивляло мальчика, и он задумывался, не был ли он в какой-то степени причиной отцовской жестокости. Окончательным доказательством того, что отец сделался другим человеком, стала новость о том, что дома теперь есть настоящая ванная с душем, а на следующий год планируется приобретение современной кухоньки. «Все непонятнее и непонятнее», — думал Уолт.

Ему и в школе не удавалось избегать розги — он был слишком шаловливым и буйным, чтобы персонал не применял к нему мер физического воздействия. Но стойкость, с которой Уолт выносил эти наказания, лишь прибавляла ему авторитета в глазах других учеников. Они не знали, что по сравнению с тем, что ему приходилось терпеть раньше, эти порки были сущим пустяком.

В первый семестр он по-настоящему расстроился лишь однажды — когда понял, что дом находится слишком далеко от школы, чтобы можно было поехать туда на День благодарения. Но ведь оставалось Рождество!

Это было, наверное, самое счастливое Рождество его детства. Отец очень изменился — он стал более подтянутым, смеялся и пел, был добр к сыну. И Уолт должен был быть слепым, чтобы не увидеть, как светилась счастьем мать. Хотя он был рад увидеть ее такой и узнать, что маму больше не избивают, Уолт испытывал чувство, словно он что-то потерял. Раньше они вместе противостояли Стиву — их связывало то, что они были его жертвами. Мальчику казалось, что эту связь не может разорвать ничто, но теперь у него даже складывалось ощущение, что он чужой в собственном доме, что мать снова предала его.

— Что случилось с папой? — спросил он однажды у матери, сидя за кухонным столом и наблюдая, как она делает его любимое печенье.

— Ты про что?

— Он изменился, как будто стал счастливым человеком.

— Ты тоже заметил? — проговорила Розамунда, и на ее лице появилось рассеянное, мечтательное выражение, которого мальчик не мог понять.

— Я вижу, что он больше не пьет, — сказал Уолт. — Но почему? Почему он прекратил это делать?

Розамунда оглянулась, чтобы убедиться, что они одни.

— У него был сильный приступ головокружения, — сообщила она и коснулась виска. — Он был так напугался, что