Уолт знал, что, пока он принимает душ и переодевается, его мать уже готовит зелье, которое залечит их раны и восстановил' силы быстрее, чем любое из предложенных врачом лекарств.

Не успел он подумать об этом, как с лестницы послышались медленные шаги матери. Она вошла в комнату и увидела, что мальчик лежит на кровати и ждет.

— Я знал, что ты что-то принесешь, — улыбнулся он ей и поднял рубаху. Женщина аккуратно обработала его синяки и раны. — Что это такое?

— Настой на коре гамамелиса, — ответила мать.

— Я ненавижу его, мама!

— Тсс! — Она прижала к губам палец. — Не смей говорить подобные вещи!

— Я не шучу! Почему он так с нами поступает?

— Он не нарочно. Это случается, только когда он напивается, и потом он всегда чувствует себя виноватым.

— Тогда почему он пьет? — задал мальчик логичный, на его взгляд, вопрос.

— Потому что ему грустно. Он все еще горюет по Алисии.

— Ты тоже горюешь по моей сестре, но ты же не пьешь!

— Но ведь я не мужчина! Я могу плакать, а он — нет. Его гнев и огорчение находят себе другой выход. Попытайся понять и простить его, — тихо сказала Розамунда.

— Я все равно ненавижу его, мама. Я ничего не могу с собой поделать.

— Он ненавидит сам себя еще сильнее, — ответила мать, сложив ткань, которой она обрабатывала ушибы, и закрыв пробкой бутылку с настоем. На спине мальчика в двух местах лопнула кожа, и мать начала втирать в эти места мазь — настолько осторожно, что он даже ни разу не поморщился.

— А это что? — Он спросил не потому, что беспокоился, а просто из любопытства.

— Мох, который всегда использует твой дед, в животном воске.

— Понятно, — ответил Уолт, наслаждаясь прикосновениями материнской руки и исходящим, как обычно, от нее ароматом лаванды.

— Ну вот, это должно облегчить боль и не допустить воспаления. — Мать встала, чтобы уйти. Мальчику хотелось сказать ей, как сильно он ее любит, но, как обычно, не решился на это.

Розамунда была права — ему действительно полегчало. Но потом он задумался: кто промоет ее собственные ушибы? Возможно, ему стоило предложить свою помощь, но ведь он никогда не видел мать раздетой, и это было бы неприлично.

Она оказалась права и в отношении отца. На следующий день тот вернулся с налитыми кровью глазами, красным одутловатым лицом и трясущимися руками и принялся умолять мать простить его. Уолт увидел, как Розамунда с улыбкой взяла отца за руки и они обнялись. Отворачиваясь, он успел заметить, что отец принес матери какой-то коробок в яркой упаковке. Она взвизгнула от восторга и, раскрыв подарок, увидела там флакон своих любимых лавандовых духов.

Уолт получил новую бейсбольную перчатку. Он принял ее и даже поблагодарил отца, но это ничего не изменило: он все равно ненавидел своего отца и желал, чтобы тот исчез из его жизни.

2

Штат Орегон, 1958–1960

Уолту было двенадцать, когда его отослали в школу-интернат. Сначала он решил, что его предали — никто не предупредил мальчика, что это может случиться. У матери состоялся долгий телефонный разговор с ее отцом — в чем не было ничего необычного, дедушка звонил каждую неделю. Необычным было то, что, положив трубку, мать стала очень серьезной и попросила Уолта пойти на улицу поиграть, пока она поговорит с мужем.

Мальчик подчинился, хотя и неохотно. Он терпеть не мог, когда мать приводила подобные предлоги — после этого он начинал ревновать ее к отцу. Такое поведение Розамунды только подбрасывало дров в никогда не угасавшее пламя ненависти к нему.

Когда полчаса спустя его позвали в дом, он увидел, что мать плакала. Мальчик перевел взгляд на отца, но его мужественное лицо было бесстрастным — на этот раз причиной слез матери был не Стив, а Уолт.

— Звонил твой дедушка, — непонятно к чему сказала мать.

— Я знаю, — угрюмо проговорил мальчик, все еще сердитый из-за того, что его выгнали.

— Он сделал нам чудесное предложение. — Женщина помолчала, как будто подыскивая нужные слова. — Просто великолепное предложение.

Уолт стоял и терпеливо ждал, что она скажет дальше.

— Он предложил дать тебе хорошее образование и для этого послать учиться в школу получше. — Розамунда произнесла это на одном дыхании, как будто опасалась, что если она не скажет этих слов быстро, то не сможет выговорить их вообще.

— Я не хочу никуда ехать! — выкрикнул мальчик, ощутив, что в любую секунду может заплакать. Он знал, что, если отец увидит его слезы, он от стыда никогда не сможет смотреть ему в глаза. — Я не поеду!

— Ты сделаешь то, что мы тебе скажем, сын. Не совершай большую ошибку, — вступил в разговор отец.

— Уолт, я знаю, что новость стала для тебя потрясением. Но когда ты все как следует обдумаешь, то поймешь, что это не такая уж плохая мысль.

— Я не могу оставить тебя, мама. — Верхняя губа мальчика задрожала.

— О, бедняжка! — проговорила мать, и от чувства, проявившегося в ее тоне, Уолт не смог сдержать тихое всхлипывание.

— Уже этого достаточно, чтобы я принял решение, что ты должен ехать. Ты превращаешься в плаксу, в маменькиного сынка, — уколол его отец.

— Никакой я не плакса. — Шмыгнув носом, Уолт выпрямился. — Я не могу ехать, потому что кто тогда будет заботиться о маме? Кто поможет ей, если ты снова на нее набросишься?

— Ах ты маленький… — Стив сделал шаг вперед и занес для удара руку. Уолт уклонился.

— Стив, ради Бога, не надо! Дай мне поговорить с ним. Пожалуйста, оставь нас одних!

К удивлению мальчика, отец подчинился и вышел, но в дверях повернулся и наставил на сына указательный палец:

— Ты все равно поедешь, парень! Можешь не сомневаться в этом.

Когда отец скрылся за дверью, Уолт наконец дал выход своим чувствам и, не стесняясь, заплакал. Мать засуетилась вокруг него, издавая воркочущие звуки утешения и этим напоминая голубя.

— Уолт, ты слишком умен, чтобы остаться здесь. Неужели ты сам этого не видишь? До некоторых пор местная школа нас вполне устраивала, но здесь ты не