— Зря ты приехала, — говорю я. — Проблемы будут на работе.

Ирина ошарашивает меня новостью, что она уже больше двух недель в стране. Видимо, пришлось брать неоплачиваемый отпуск, немецким врачам наверняка нельзя столько отдыхать. Не хватало еще, чтобы она лишилась работы. Вместо того чтобы разрезать и зашивать немецких солдат, она прилетела сюда. Я узнаю, что они с моим адвокатом уже несколько дней борются за то, чтобы меня перевели в приличную больницу. Даже сейчас у нее звонит телефон, она говорит, что на линии Эмнести, но я эту женщину не знаю.

— И никто не поливает мои помидоры в Черново, — размышляю я вслух.

— Забудь о помидорах, мама. В Германии разобьем тебе огородик.

— Что я в Германии забыла? Я там никого, кроме вас, не знаю.

— Зато тебя все знают, — говорит Ирина, доставая журнал.

Фотография меня шокирует. Даже девчонкой я редко фотографировалась, и не без причины. Я, со своей косынкой, морщинами и все еще неплохими зубами, оказалась на обложке немецкого журнала — чем не доказательство того, что внешний мир сошел с ума?

Смотрю на другие фотографии. Черно-белые снимки Черново. Я вспоминаю фотографа, который говорил на непонятном нам языке. Он привез с собой истеричного переводчика и фотографировал все подряд: Марью с ее козой, Леночку с яблонями, Сидорова с телефоном. Вот, значит, какие у него получились фотографии. Даже Константин засветился. А я стою перед своим домом, к ногам льнут кошки.

Там много чего написано. Фотографии старые, но журнал новый. Напечатали снимки на злобу дня. Ирина читает мне вслух, немного запинаясь, потому что приходится переводить.

— Баба Дуня — женщина с завидным умением улыбаться как ребенок. У нее маленькое морщинистое лицо и темно-карие глаза с прищуром. Она круглая как шарик и миниатюрная — не выше 150 сантиметров. Знаковая фигура. Изобретение международной прессы. Современный миф.

Я разглядываю свои руки. На тыльной стороне кисти между пигментными пятнами бледное «О», действительно немного похожее на глаз. Когда Олег взял в жены другую, мне не хотелось жить, а теперь я даже не могу вспомнить его лицо.

— Да какое же я изобретение? Я настоящая! Правда, Ирина?

Ирина вновь ревет как дите малое.

Я хочу покоя. Хочу вернуться к работе. Я все еще нетвердо стою на ногах, но скоро приду в себя. Хочу одеться по-человечески. Хочу, чтобы Ирина уехала домой. И я хочу понять, что же ее так тревожит. Сама она рассказывать не хочет. Она хочет говорить о том, что написано в газетах, что обо мне думают в мире, но какое мне дело до этого мира?

— Лаура прочла мои письма?

— Лаура?

Что-то в лице Ирины меня пугает.

— Да. Лаура. Дошли письма?

— Мы уже давно писем от тебя не получали, мама.

— Но я же ей писала.

— Может, марки неверно наклеила?

— Но я же все там объяснила!

Ирина пожимает плечами. Ей мои объяснения не нужны. Никому не нужны объяснения. Всем нужен покой да, пожалуй, денег в придачу.

— Как дела у Лауры? — спрашиваю я.

— У Лауры? — повторяет она.

И от того, как она это повторяет, меня по спине дерет мороз. Я понимаю, что сейчас узнаю что-то ужасное.

— Лаура больна? — Губы немеют от тревоги.

Ирина качает головой. И тут я думаю, что должна была понять. Должна была давно догадаться, ведь все к этому вело.

— Никакой Лауры не существует, так ведь? Ты ее выдумала. Ты не можешь иметь детей. Или не хочешь. Как Леночка.

Ирина смотрит на меня. Ее глаза распахнутые и очень голубые. Если бы не строгое выражение лица, была бы красавицей. Но я ее не красавицей воспитывала. Я старалась, чтобы она многого добилась в жизни. Хоть что-то мне удалось.

В моей голове всего одна мысль: какой во всем этом смысл, если Лауры не существует?

— Конечно, существует, — говорит Ирина. — Но она совсем не такая, как ты думаешь.

Лаура, которую я знаю, — блондинка с печальными глазами. У нее почти до боли изящное лицо. Она не носит бантики и никогда не улыбается. Она чудо природы, ведь она идеальна. Вот она какая, моя Лаура с фотографий.

Лаура, о которой рассказывает Ирина, постриглась налысо. Она украла у родителей деньги, в тринадцать лет у нее было алкогольное отравление, ее вышвырнули уже из второй школы, и она едва понимает по-русски, что я ей прощаю.

— Она меня ненавидит, — говорит Ирина, смотря сквозь меня покрасневшими от слез глазами.

Никогда еще Ирина так со мной не говорила. Никогда не рассказывала о своих тревогах. А тут сразу такое. Надо бы ее обнять, но мы к этому делу не приучены.

— Я все сделала неправильно, мама.

— Нет, — говорю я. — Это я все сделала неправильно. У меня сердце кровью обливается оттого, что у тебя столько проблем, а тут еще я со своим убийством. Надеюсь, твой муж ничего плохого о нашей семье не подумал.

— Без понятия, что он там подумал. Мы семь лет как в разводе.

Это она говорит походя, и я так же походя киваю. Ну что поделать. Дети важнее. Наш ребенок в беде. И в свете этих новостей меркнет все остальное: приговор, инсульт и наволочки в исправительной колонии.

— Я даже не могу передать тебе деньги, которые скопила для Лауры. Лежат в чайной банке в Черново. Может, кто-то заберет?

— Я ей тоже ничего передать не могу. Не знаю, где она.

— Не понимаю, о чем ты.

— А что тут понимать? Сбежала Лаура! Несколько месяцев уже как ушла из дома. Со мной не общается. Не знаю, где ее носит.

И поэтому я говорю то, что наверняка поможет Ирине.

— Лаура написала мне письмо.

Я снова не могу сказать, правильно поступаю или нет. Прошу Ирину передать мне пластиковый пакет, который кто-то поставил рядом с кроватью. Достаю содержимое: мыло в мыльнице, мочалку, наполовину выдавленный тюбик крема для рук и тюбик зубной пасты, красную помаду, которую Марья одолжила мне на время заключения, и маленькую сложенную бумажку, которую я разглаживаю рукой.

— Я тут поняла только the, — говорю я. — Не смогла найти того, кто сможет перевести.

Ирина немного чересчур поспешно выхватывает письмо у меня из рук. Душа болит, что пришлось предать доверие Лауры. Но Ирине сейчас это нужно. Она склоняется над листком бумаги, губы беззвучно шевелятся.

— Что там написано? Можешь прочесть?

Она не отвечает, взгляд скользит туда-сюда, подбородок начинает дрожать.

— Скажи мне, Ирина!

Она поднимает голову и смотрит на меня.

— Там написано именно то, что