Майор сидел за столом, погрузившись в какие-то бумаги. Пронин открыл было рот, собираясь докладывать, но майор, словно нутром почувствовав это, жестом остановил его. Так Пронин простоял несколько минут, боясь пошевелиться и прервать этого человека, который, казалось, был занят чем-то неведомым, недосягаемым для простого ума и необычайно важным.

Пронин прокручивал в голове десятки вариантов, с чего может начать разговор майор. Наконец майор выпрямился и произнес фразу, которой Пронин никак не ожидал:

– Что у тебя с кителем? В снежки, что ли, играли? – ни в голосе, ни в лице его не отразилось и тени улыбки. Только холодная сталь – словно шашка, неспешной, но твердой рукой вынутая из ножен.

– Никак нет, товарищ майор! – Пронин сглотнул. Слова застревали в горле, а мысли лихорадочно зашевелились в поисках нужного ответа, как на экзамене.

«Сказать, что облил себя холодной водой – подумает, что я спал на дежурстве. Хотя спал Локтев. Черт!.. Соврать? Но что соврать?» – эти мысли пронеслись у Пронина в голове за доли секунды. В любом случае выходило криво. Майор подсказок не давал.

Но внезапно среди шума мыслей он ощутил странное – будто в груди прорастало нечто твердое, прямое, готовое слушать и исполнять. Он никогда не чувствовал в себе этого раньше. Пронин решил сказать правду. Но не успел. Майор уже переключился на другую тему. Он говорил медленно, прерывисто, взвешивая и выверяя каждое слово.

– Тот пакет… Ты мне тогда доставил… от Опорина… В нем ведь содержались крайне важные сведения… И вот теперь снова ты…

Пронин молчал, не зная, что на это ответить. С одной стороны, он был удивлен тем, что майор узнал его. С другой стороны, начинал понимать, что этот человек – наверняка не простой клубный работник. В первый раз он показался Пронину каким-то уставшим, почти добрым. А сейчас – будто его вынули из той же тьмы, откуда пришел голос по связи. Сейчас перед ним сидел другой человек. Все было не то: взгляд не тот, руки не те, голос не тот. В этом человеке было что-то неземное, нечеловеческое. И, словно в доказательство мыслей и догадок Пронина, майор произнес фразу, от которой Пронину стало не по себе:

– Ты думал, я забыл?.. Я ничего не забываю… – будто это сказал не человек, а сама система, армия, закон, история. Будто тысячи глаз глянули на него из темноты архивов, казарм, подземелий и узлов связи. Все внутри Пронина как-то само собой сжалось, напряглось. И, сделав еще одну внушительную паузу, майор наконец задал вопрос, на который у Пронина был готов ответ: – Что там приключилось со связью? Ты что-нибудь слышал?

– Так точно, товарищ майор, – и Пронин рассказал, что они слышали из старого приемника экстренной связи.

Майор помолчал.

– Что-то еще? – он недоверчиво прищурился.

– Никак нет, товарищ майор. Только это, – Пронин закончил доклад. Все это казалось ему теперь нелепым, так что он даже невольно начал думать, не привиделось ли все это им из-за нескончаемых пустых дежурств и недосыпов. Но майор был по-прежнему серьезен:

– Кто еще слышал сообщение?

– Локтев. Рядовой Локтев. Мы заступили на дежурство вместе, – Пронин не стал выдавать товарища. – И еще рядовой Чутов из другой аппаратной. Он там один.

– Гм… – крякнул майор. – Понятно…

Снова наступила пауза длиною в вечность. Затем майор сказал:

– Скорее всего, это помехи или какие-то гражданские идиоты… – но потом как бы невзначай и почти шепотом добавил: – Хотя, знаешь, иногда они действительно кого-то зовут…

Пронин похолодел, по позвоночнику будто скользнуло что-то железное. Он не мог объяснить, кто кого зовет и что имел в виду майор, но ему поскорее хотелось уйти из этого кабинета, вырваться из подземелья и вернуться в родную аппаратную, где было так привычно, тихо и спокойно. И даже непрекращающийся вечный снег за окном аппаратной показался в этот момент каким-то своим, милым сердцу. И при этом про себя Пронин отметил: не возникало сомнений, что майор-то точно знал, кого зовут, куда и зачем. «Лишь бы уйти отсюда, – подумал Пронин. – Свой долг я выполнил, доложил. Чего он меня держит?»

– Пронин, – Боровик кашлянул. Эхо гулко разнеслось по стальной комнате-капсуле. – Когда в другой раз заступаешь?

– Завтра с двух до восьми, товарищ майор.

– А дальше?

– Дальше послезавтра утром, затем в ночь. Мы ходим шесть-шесть-двенадцать.

– Отлично. Зайди ко мне послезавтра. Будет задание для тебя…

В этих словах, сказанных без нажима, без угрозы, без улыбки, прозвучало нечто такое, от чего кровь стыла в жилах. Это был не приказ. Приглашение? Нет, испытание. Сказано это было как бы между прочим, но каждый звук остался с Прониным – ему как будто вручили ключ от тайной комнаты, у которой он еще не видел двери. И этот ключ отныне придется носить в себе, не зная, от чего он.

Пронин вышел из кабинета Боровика. Полковника не было на месте, но почему-то у Пронина возникло ощущение, что майор здесь был главнее.

Локтев расхаживал по аппаратной, дожидаясь Пронина, и когда тот вошел, Локтев подскочил к нему с нетерпеньем и расспросами. Но рассказывать Пронину было особенно не о чем. В ушах еще звенели последние слова Боровика: «Будет задание для тебя…» Он хотел было рассказать и об этом Локтеву, даже открыл рот, но в последний момент не понял, а скорее почувствовал, что не стоит.

Так начались периодические походы Пронина к майору Боровику. С того вечера он неосознанно стал внимательнее к мелочам. Прислушивался, как трещит мороз за окном, как скрипит подошва у дежурного, как Локтев тянется за кружкой в полусне. Все зазвучало иначе. Мир не стал громче, нет, просто у Пронина наконец прорезался слух. Впервые он стал слышать мир вокруг, а не себя изнутри. Мир стал говорить с ним через сквозняк в форточке, через скрип дверей, даже через саму тишину аппаратной.

Вопреки своей первой эмоции он не узнал чего-то загадочного или секретного. Но понял, что может быть полезен, что его навыки оказались так неожиданно востребованными. Ему нравилось работать с Боровиком: тот был не такой, как все. Майор ставил перед Прониным задачи, где требовался интеллект. Это